Чернов Виктор Михайлович (1873-1952), один из основателей партии эсеров, ее теоретик. В революционном движении с конца 80-х гг. В 1917 министр земледелия Временного правительства. 5 (18) января 1918 избран председателем Учредительного собрания. С 1920 в эмиграции. Во время 2-й мировой войны участник Движения Сопротивления во Франции.

Чернов Виктор Михайлович сыграл заметную роль в политической жизни России первой четверти XX века. Родился он 9 ноября 1873 г. в Новоузенске Самарской губернии. Отец его был из простых крестьян. Родители отца сумели дать ему приличное образование. Получив изначальный толчок, он усердной службой дослужился до чина коллежского советника и получил орден Святого Владимира, что дало ему право на личное дворянство. Мать Виктора Чернова происходила из обедневшей дворянской семьи и умерла, когда ему едва исполнился только год.

Запрещенные кружки под влиянием старшего брата Чернов стал посещать уже в старших классах гимназии. По окончании гимназии Виктор Чернов в 1892 г. поступил на юридический факультет Московского университета. Во время учебы он участвовал в деятельности нелегальной организации «Партия народного права». В 1894 г. за эту деятельность Чернова исключили из университета и сослали в Тамбов.

Тамбовский период жизни в 1895-1899 гг. стал решающим для формирования мировоззрения Чернова. Здесь, в российской глубинке, в ее сердце, он близко сошелся с незаурядными лидерами крестьянского движения: крестьянином села Павлодар Борисоглебского уезда П.Д. Щербининым, учителем П.А. Добронравовым и другими основателями небольшого тайного крестьянского кружка «Братство». Именно в Тамбове Чернов начал и свою публицистическую деятельность, опубликовав ряд статей социалистической направленности в «Орловском вестнике».

В Тамбове Виктор Чернов организовал просветительский кружок. В нем принимали деятельное участие учащиеся воскресной школы - ученики его жены, Анастасии Николаевны Слетовой. Свою любовь и жену Виктор Чернов нашел здесь же, в Тамбове. А.Н. Слетова работала директором воскресной школы и вместе с братом, еще до приезда Чернова, вела революционную просветительскую работу среди учащихся и рабочих.

Для организации работы кружка Чернов удачно использовал тайные и надежные связи крестьян-староверов и молокан. Этот накопленный опыт конспиративной работы и прочные связи с крестьянами неоднократно помогали ему избегать арестов.

В мае 1899 г. Чернов вместе с женой эмигрировал. Осенью 1901 г. при деятельном участии Виктора Чернова была создана новая партия в России - партия социалистов-революционеров. Чернов редактировал ее главный орган - «Революционную Россию» и вошел в заграничный ЦК.

Движение эсеров (социалистов-революционеров) росло вместе с мужанием Виктора Чернова. В этом движении Чернов всегда занимал центристские позиции. Он считал землю ничейной собственностью, как и воздух. Предпочитал эволюционный путь развития России. Он допускал длительное существование капитализма в России, прежде чем она созреет для социализма. Чернов не считал российское крестьянство мелкобуржуазным классом, чем-то вроде подспорья или помехи «революционному рабочему классу». Виктор Чернов полагал традиционную общину, кооперативы в России основной перспективной формой производственной деятельности на земле, исторически оправданной и приемлемой для российских крестьян.

Взгляды Виктора Чернова на будущее крестьянства уходят своими корнями в народничество, в его веру в русскую общину, в общенародный характер собственности на землю. Взгляды эти во многом идеализированы. Но опровергнуть полностью их не смогли даже разорительные принудительные колхозы и совхозы в СССР и аналогичные коммуны в Китае. В Израиле существуют добровольные кибуцы - что-то похожее на задуманное Черновым. Работают они эффективно и основаны на добровольном, а не принудительном труде.

Будучи центристом, Чернов, тем не менее, поддерживал террористическую деятельность левых социалистов-революционеров в городах. Но он прохладно относился к организации бунтов и восстаний в селах. Чернов полагал, что необходимо еще время для просвещения крестьян и роста их внутренней культуры и самосознания.

В октябре 1905 г. Чернов возвратился в Россию после опубликования царского Манифеста, включавшего пункт об амнистии политическим деятелям. Он, как признанный лидер партии, принял участие во всех главных партийных событиях эсеров. На съезде партии в декабре-январе 1906 г. Чернов выступил против принятия постановления о вооруженном крестьянском восстании в 1906 г. Он считал всякие точные даты восстаний авантюрой. Съезд после прений и споров согласился с мнением своего лидера.

Чернов избирался от партии эсеров депутатом I и II Государственных Дум. Он активно проводил в Думе политику партии. Много работал над укреплением ее авторитета в крестьянских массах.

В 1908 г. партия социалистов-революционеров пережила трагедию. Один из ее лидеров, руководитель Боевой организации эсеров Азеф, оказался провокатором и агентом полиции. Он вел двойную игру: сам участвовал в одних удачных терактах против высших царских чиновников и сдавал полиции участников других. Об этой двойной его игре не знали ни эсеры, ни полиция. Партия эсеров пережила потрясение чрезвычайно болезненно, и ее деятельность, практически, затухла. Чернов надолго отошел от партийных дел и занялся литературной работой. И только во время первой мировой войны он вернулся к политической публицистике. В вопросе войны и мира Чернов занял интернационалистскую позицию, чем вызвал раскол в среде эсеров. Большинство членов партии эсеров выступали за войну до победного конца и верность союзническим обязательствам.

8 апреля 1917 г. Чернов приехал в революционный Петроград. Февральская революция, непривычная свобода политизировали народные массы. В партию социалистов-революционеров вступили сотни тысяч крестьян. К лету 1917 г. партия насчитывала в своих рядах по разным оценкам от 400 до 600 тысяч членов. Она стала самой массовой, но, в то же время, аморфной, слабо организованной партией, как, впрочем, и представляемое эсерами плохо организованное крестьянство.

Чернов вновь стал признанным лидером партии. В мае 1917 г. он вместе с 6-ю другими социалистами вошел в состав Временного правительства, заняв пост министра земледелия. Виктора Чернову однако не удалось провести через правительство предложения партии эсеров по вопросу о земле. Все важнейшие законопроекты эсеров блокировались в правительстве кадетами. По этой причине он подал в августе в отставку.

После Октябрьского переворота партия эсеров раскололась. Отдельно оформилась «революционная» партия левых эсеров, поддержавшая переворот с оружием в руках. Умеренные эсеры, в число которых входили Чернов и его единомышленники, надеялись остановить большевиков с помощью Учредительного собрания. 26 ноября - 5 декабря 1917 г. они провели свой последний IV съезд. Чернов был избран в ЦК и председателем съезда. Съезд эсеров утвердил исключение из партии левых эсеров и подтвердил курс на коалицию с кадетами в борьбе с большевиками. Съезд выдвинул лозунг «Вся власть Учредительному собранию».

Выборы в Учредительное собрание прошли 12 (25) ноября, а открылось оно 5 января. Подавляющее большинство депутатов представляли партии эсеров и меньшевиков (большевиков было 183 из 715). Чернова избрали председателем Учредительного собрания. Открылось оно под безобразное улюлюканье большевиков и левых эсеров во главе с Марией Спиридоновой. Не сумев протолкнуть свое решение о признании Октябрьского переворота, большевики покинули собрание. А в ночь с 6 на 7 января решением своего ВЦИКа приняли декрет о роспуске Учредительного собрания и разогнали его.

В ответ на незаконные действия большевиков эсеры во главе с Виктором Черновым приняли решение бороться за восстановление прав Учредительного собрания вооруженным путем. Плацдармом для борьбы с большевиками стали Сибирь и Урал, где еще не победила советская власть. Реальные черты вооруженная борьба эсеров с большевиками приобрела после подписания Брестского мира, когда произошел разрыв между большевиками и левыми эсерами. Виктор Чернов (и почти все члены ЦК партии эсеров) перебрался в Самару. Здесь при его участии был создан Комитет членов Учредительного собрания (Комуч). На Урале и в Сибири власть почти всюду принадлежала в это время меньшевикам и эсерам.

Красная Армия взяла Симбирск, Казань и подошла к Самаре. Комуч прекратил свое существование. В сентябре 1918 г. эсеры вместе с кадетами образовали в Уфе правительство по образу и подобию Французской революции - Директорию из пяти человек, куда вошел и Чернов. Однако российские офицеры в равной степени считали виновными в бедах России социалистов всех оттенков. Директория была разогнана, а взамен адмирал Колчак был провозглашен Верховным правителем России. Собравшиеся в Екатеринбурге на съезд члены ЦК партии эсеров, включая Чернова, были арестованы белочехами и высланы в Уфу. Эсеры предприняли безуспешную попытку воевать на два фронта: с большевиками и с войсками адмирала Колчака. В конце 1918 г. в Уфу вошли войска адмирала Колчака, и эсерам пришлось бежать из города.

Виктор Чернов пробрался в Москву, где некоторое время проживал нелегально. После начала массовых арестов эсеров в 1920 г. он нелегально выехал за границу.

В эмиграции Виктор Чернов продолжал заниматься политической деятельностью и публицистикой. В январе 1921 г. Виктор Чернов принял участие в многопартийном совещании русских эмигрантов. Совещание обратилось к народу России с призывом к восстаниям и неповиновению большевистским властям. Во время восстания матросов в Кронштадте Виктор Чернов прибыл в Ревель. Он поддержал восставших матросов морально и пытался организовать им материальную помощь.

После принятия в марте 1923 г. партией эсеров в Советской России решения о самороспуске партия социалистов-революционеров в СССР прекратила свое существование. За границей в ноябре 1923 г. при участии Виктора Чернова состоялся I съезд эсеров, и была предпринята попытка создать зарубежную партию социалистов-революционеров. Однако реально действующей партии Чернову создать не удалось. Даже небольшая группа его соратников через несколько лет распалась. Сам Виктор Чернов уже не пользовался значительным влиянием среди бывших эсеров и белоэмигрантов. Он обосновался в Праге и издавал в 1920-31 гг. журнал «Революционная Россия». Его статьи и выступления носили резко антисоветский характер.

Виктор Чернов долгие годы был лидером партии эсеров, опиравшейся на основную массу населения России - крестьянство. После Февральской революции Чернов возглавлял самую массовую партию, входил в правительство. Однако его политическая деятельность оставила какой-то невнятный, бледный след в истории, а сам он оказался народным и партийным вождем на порядок более слабым в сравнении с вождями большевиков Лениным и Троцким. Остроумный и ядовитый по отношению к врагам Лев Троцкий оставил портреты многих своих знаменитых современников, в том числе Виктора Чернова: «Чернов есть эпигонство старой революционной интеллигентской традиции... В старой интеллигенции сидел и дворянин, кающийся и многоречиво размазывающий идею долга перед народом; и благоговейный семинарист, приоткрывший из лампадной тятенькиной квартиры форточку в мир критической мысли; и просвещенный мужичок, колебавшийся между социализацией и отрубным хутором; и одиночка-рабочий, к чужим не приставший. Вот это все есть в черновщине, сладкогласной, бесформенной и межумочной насквозь. Герцен был в свое время огромным и великолепным явлением в развитии русской общественной мысли. Но дайте Герцену застояться на полстолетия, да выдерните из него радужные перья таланта, превратите его в своего собственного эпигона, поставьте его на фоне 1905-1917 годов, - и вот вам элемент черновщины... Кульминация черновщины была по необходимости мимолетной...»,

В последние годы жизни Виктор Чернов работал в «Новом журнале» в Нью-Йорке, где и умер в преклонном возрасте в 1952г.

В. М. ЧЕРНОВ: ЯВЛЕНИЕ «СЕЛЯНСКОГО» МИНИСТРА

Агрессивная толпа кронштадтских матросов и анархистского вида субъектов с винтовками в руках заполнила весь сквер у Таврического дворца. 4 июля 1917 года - наиболее драматичный момент массовых беспорядков в Петро-граде, организованных большевиками в расчете на возможность свержения Временного правительства. Звучали требования, чтобы Советы взяли власть в свои руки, прогнав из правительства буржуев-кадетов. Представители ВЦИКа Советов, пытаясь ослабить накал страстей, произносили на крыльце успокоительные речи. Из министров-социалистов перед толпой предстал министр земледелия эсер Виктор Михайлович Чернов. Встреча оказалась достаточно враждебной. Сыпались обвинения в «предательстве трудящихся», «соглашательстве», в боязни пойти против буржуазии и помещиков, наконец, объявить землю народным достоянием, покончить с войной. «Принимай, сукин сын, власть, коли дают», - кричал разнузданный тип, поднося кулак к лицу Чернова. И вдруг не на шутку разошедшиеся представители «революционного народа» силой стащили Чернова со ступеней и бесцеремонно запихали на заднее сиденье стоявшего рядом автомобиля.

Известие, что Чернов арестован какими-то вооруженными людьми и объявлен заложником - по всей видимости, до окончательного «углубления революции», - тотчас докатилось до находившихся в Таврическом дворце советских лидеров и членов правительства. Некоторые из них бросились на выручку Чернову. Но решающую роль в разыгравшейся сцене эффектно сыграл Л. Д. Троцкий, ставший уже одним из большевистских вождей. «Вы поспешили сюда, красные кронштадтцы , лишь только услышали о том, что революции грозит опасность! - обращался Троцкий к обезумевшей толпе, поначалу не желавшей слушать даже его. - Красный Кронштадт снова показал себя как передовой боец за дело пролетариата. Да здравствует красный Кронштадт, слава и гордость революции!» Грубая лесть в адрес кронштадтцев
в сочетании с грозными проклятиями буржуазии возымели действие, и толпа несколько приутихла. «Вы пришли объявить свою волю и показать Совету, что рабочий класс больше не хочет видеть у власти буржуазию, - продолжал Троцкий с новой силой. - Но зачем мешать своему собственному делу, зачем затемнять и путать свои позиции мелкими насилиями над отдельными случайными людьми? Отдельные люди не стоят вашего внимания… К аждый из вас доказал свою преданность революции. Каждый из вас готов сложить за нее голову. Я это знаю…» Последовал финальный аккорд: «Гражданин Чернов, вы свободны!» Изрядно потрепанный министр вместе с неожиданным заступником поспешно удалились в Таврический дворец 1 …

Конечно, Чернов не относился к числу «случайных людей». Один из лидеров партии эсеров, Чернов все годы был ее главным идеологом и теоретиком. Обширные знания и глубокий анализ аграрного вопроса в России обеспечивали ему репутацию видного специалиста в этой сфере. И назначение Чернова министром земледелия во втором и третьем составах Временного правительства было логично. Карьера Чернова в 1917 году - очередной политико-психологический феномен недолгого периода «Свободной России».

До Февральской революции Чернов не имел сколько-нибудь массовой известности. Последнее десятилетие он провел в эмиграции. В России очень немногие были знакомы с его теоретическими работами, посвященными аграрной политике и научному социализму. Изредка появлявшиеся в легальной печати публицистические работы особой славы ему не приносили. К тому же тексты Чернова не блистали яркостью стиля и четкостью изложения материала. Тем не менее, зачастую занудный и скучный в своих сочинениях, Чернов после Февраля 1917-го молниеносно превратился в чрезвычайно популярную, культовую фигуру «селянского», «мужицкого» министра. Колоссальный успех у крестьян эсеровской аграрной программы обеспечил и триумф Чернова, его особое положение среди политиче-ских лидеров демократической России. И не случайно именно эсеру Чернову довелось стать председателем Учредительного собрания. «Хозяин земли русской» смог собраться на единственное заседание - «караул», состоявший в основном из кронштадтских матросов, незаменимых в дни революционного беспредела , исполнил приказ большевистских вождей и прекратил его деятельность.

Соблазн народничества

Чернов родился в небольшом заволжском городке Новоузенске Самар-ской губернии 25 ноября (7 декабря) 1873 года. Мать, происходившая из дворянского рода Булатовых , умерла, когда Виктору, самому младшему из ее пятерых детей, было около года. Как вспоминал Чернов, судя по рассказам родственников и земляков, «эта образованная, замкнутая и меланхолическая женщина в Новоузенске слыла живой загадкой». Оставив столичную жизнь с интересным кругом общения, и в частности с литературными знакомствами, она удалилась в провинцию и вышла замуж за человека, закончившего лишь уездное четырехклассное училище. Сын крепостного крестьянина, отец Чернова за два десятилетия «царской службы» прошел путь от младшего помощника писаря уездного казначейства до вполне пристойной должности уездного казначея, получив перед отставкой орден Святого Владимира и личное дворянство. После смерти супруги отец со всей семьей переехал в город Камышин, на границе Самарской и Саратовской губерний, женился на «засидевшейся в девицах, разбитной, хозяйственной и пышной поповне», которая родила ему еще пятерых дочерей.

Будущий идеолог крестьянства и теоретик аграрного вопроса с благодарностью вспоминал отца, внушившего ему мысль: «Земля, по его мнению, рано или поздно должна была вся отойти к крестьянам, ибо только они одни и есть настоящие дети земли, только они к ней относятся с подлинною сыновнею любовью. Помещики же на земле только зря и без толку балуются, да сквернят ее, обращая в средство наложения кабалы на деревню. Между землей и мужиком они встревают как лишние и ненужные, и отстранить их вовсе прочь - будет самое святое дело». Чернов отзывался об отце по-доброму, хоть и с легкой иронией: «В провинциальной глуши он представлял собою нечто не совсем заурядное, <…> был в полном смысле этого слова └душою общества“. Он был по натуре очень широк, весело-приветлив и добродушен, любил принимать и угощать, и к нему └на огонек“ охотно шли многие, когда хотелось, чтобы на душе стало полегче и посветлее. Он довольно ловко владел и бильярдным кием, и охотничьим ружьем, и удочкой спортсмена-рыболова; в преферансе и винте считался профессором. Жилка общественности была в нем очень сильна - он вечно организовывал какие-нибудь клубы, пикники (обязательно с ловлей └бреднем“ и варкой ухи под открытым небом), а еще более - любительские спектакли, в которых и сам охотно лицедействовал, особенно в излюбленных им пьесах Островского…» 2

Жизнерадостный, заводной характер передался и Виктору Михайловичу, которого будут называть самым веселым министром Временного правительства. В детские и отроческие годы Виктор увлекался рыбной ловлей, подчас отправлялся в рискованные плавания на лодке по Волге и хождения по окрестным лесам и деревням. Мачеха не слишком жаловала детей мужа от первого брака, и они были предоставлены сами себе. «Я рос в значительной мере беспризорным, предприимчивым, своевольным бродягой, - вспоминал Чернов. - Пара весел, лодка, несколько удилищ были моей └хартией вольностей“. Забежав на кузню, я получал старый котелок, краюху хлеба, две-три луковицы, побольше картошки и еще - вот что легко забывалось и о чем ни за что не надо было забывать - маленький сверточек соли. Рыбы я налавливал вдоволь, предаваясь этому занятию с редким фанатизмом и даже, кажется, воображая, что в нем не имею себе равных». 3

В десятилетнем возрасте Виктор оказался в губернском Саратове, где поступил в первый класс местной гимназии. Сильный психологический отпечаток на формирующуюся личность способного юноши накладывала сама атмосфера Саратова, славившегося традициями революционного народничества. Бывшие «народовольцы» и «землевольцы », политические ссыльные, «сумасшедший философ» (некий Донецкий) и даже люди, создающие революционные организации, - таков круг общения гимназиста Чернова. В четвертом классе он уже издавал рукописный журнал, заполняя его собственными стихами, рассказами, статьями на общественно-политические темы. Чернов увлекается идеями народничества, его любимый поэт - Н. А. Некрасов, он штудирует труды П. Л. Лаврова, Н. Г. Чернышевского, Н. К. Михайловского. «└Народ“ был в это время нашей религией. Народ-гигант, сиднем сидящий десятки лет наподобие Ильи Муромца, чтобы вдруг └разогнуть спину“ и стряхнуть с себя всю облепившую его нечисть . К этому культу переход совершился как-то вдруг. Жажда культа жила в душе всегда, - признавал Виктор Михайлович. - Полуребенком , я был одно время страстно-религиозен; убегая от людей, уединяясь в пустую, темную комнату, простирался на земле перед образами и молился жарко, обливаясь тихими слезами умиления или жгучими слезами тоски…» 4 К огда жандармы пришли арестовывать народовольца А. В. Сазонова, Чернов сидел у него в гостях и попытался скрыться. Поставили вопрос об исключении Виктора из гимназии, установили за ним надзор (помнили еще его старшего брата, учившегося в той же гимназии и арестованного за революционную деятельность). Последний, 8-й класс, пришлось заканчивать в Юрьевской (Дерптской ) гимназии.

В 1892 году Чернов поступает на юридический факультет Московского университета. Разумеется, он тут же погружается в работу нелегальных студенческих кружков, четко идентифицируя себя с народниками. Больше всего энергии уходит на полемику с марксистами - к этому занятию Чернов относится со свойственной ему фундаментальностью: «Мы, не марксисты, прилежнее всего занимались тогда именно Марксом. Мы считали └вопросом чести“ знать Маркса лучше, чем его сторонники. Это порою превращалось у нас в какой-то спорт. Мы должны были наизусть знать все самые └существенные“ боевые цитаты, на которые приходилось опираться в спорах. Те, кто, как я, обладал хорошей памятью, порою └откатывали“ Маркса по памяти целыми страницами». 5 С удя по всему, Чернов с самого начала не был психологически готов «работать по специальности» - поступить на государственную службу или заняться юридической практикой. Зато, вращаясь в университетской среде, он уже на первых курсах сталкивается в ожесточенных спорах с В. И. Ульяновым, встречается с кумиром народнически настроенной молодежи Н. К. Михайловским, знакомится с будущими лидерами кадетской партии - приват-доцентом П. Н. Милюковым, студентом-юристом В. А. Маклаковым , выпускником медицинского факультета А. И. Шингаревым…

Охранка, как выяснилось, внимательно следила за деятельностью кружка с участием Чернова, члены которого считали себя «народовольцами» - «за отсутствием другого, более соответствующего наименования». В апреле 1894 года при аресте Чернова в его московской квартире помимо собственных рукописей была найдена масса всевозможных революционных изданий. Чернов, проходивший по делу так называемой «Партии народного права», вскоре после ареста был удостоен беседы с С . В. Зубатовым . Начальник Московского охранного отделения саркастически расписывал наивность и неумелость конспиративной деятельности Чернова и его товарищей, попавшихся при устройстве типографии и транспортировке воззваний. Рассказы Зубатова о собственных революционных грехах молодости и пережитом прозрении, а также обещания, что правительство намерено заняться обеспечением всеобщей грамотности русского народа, не произвели впечатления на Чернова. Переведенный в Петербург, в течение девяти месяцев он содержался в Петропавловской крепости, а затем в Доме предварительного за-ключения. В январе 1895 года, по ходатайству отца и известного писателя и историка Д. Л. Мордовцева (дальнего родственника, для большей убедительности назвавшегося «дядей»), Чернова освободили под залог в тысячу рублей «на поруки» и отправили в Камышин. Наказанием был назначен гласный надзор полиции с запретом проживания в столицах, губернских и университетских городах на срок три года.

Почти все это время Чернов жил в Тамбове. Сотрудничал в местных газетах. Устроился работать на незначительную должность в земство. Занимался земской культурно-просветительской работой. В 1898 году он женился на заведующей земской воскресной школой Анастасии Николаевне Слетовой , дочери мелкого торговца и страхового агента. Попытался Чернов начать и практическую работу среди крестьянства. Подготовил устав крестьянской революционной организации «Братство для защиты народных прав» и провел съезд, в котором участвовало человек восемь крестьян из пяти ближайших уездов. Крестьян призывали объединяться в тайные братства и бороться за свои права, добиваясь в союзе с революционной интеллигенцией создания крестьянского самоуправления и отмены частной собственности. Насильственные меры предполагалось использовать лишь в крайнем случае. Ближайшим соратником Чернова по этой работе стал брат жены - исключенный за участие в беспорядках студент С. Н. Слетов. 6

Весной 1899 года вместе с супругой и ее отцом Чернов легально выехал за границу. Сначала в Цюрихе, а затем в Париже Виктор Михайлович пытался увлечь ветеранов революционного народничества своей главной идеей: найти средства и организовать масштабный выпуск за рубежом «народной» литературы для просвещения крестьянства и его подготовки к борьбе. В 1900 году была создана Аграрно-социалистическая лига - своей задачей она объявляла пропаганду среди крестьян с целью их включения в революционное рабочее движение. За год было выпущено 25 тысяч экземпляров агитационных брошюр, написанных в основном Черновым. В конце 1901 - начале 1902 года Чернов и Аграрно-социалистическая лига вошли в созданную тогда партию социалистов-революционеров.

Теоретический символ веры

Чернов сразу стал членом ЦК партии эсеров и оставался в таком качестве все последующие годы. Виктор Михайлович фактически возглавлял редакцию газеты «Революционная Россия», признанной вскоре официальным печатным органом. Особое положение Чернова в партии определялось тем, что он быстро получил признание как ее ведущий идеолог, разработчик теоретических программных положений и стратегии. Разработки Чернова, находившие отражение в десятках статей не только в партийных изданиях, но и в авторитетном петербургском журнале «Русское богатство», составили основу программы, утвержденной на I Съезде в январе 1906 года. Видный экономист Н. Н. Суханов, в начале ХХ века близкий к эсерам (в 1910-е годы, разочаровавшись в неонародничестве , он превратился в марксиста и социал-демократа меньшевика), признавал незаурядную роль Чернова-идеолога: «В создании эсеровской партии Чернов сыграл совершенно исключительную роль. Чернов был единственным сколько-нибудь крупным ее теоретиком - и притом универсальным. Если из партийной эсеровской литературы изъять писания Чернова, то там почти ничего не останется. <…> Без Чернова вообще не было бы эсеровской партии, как без Ленина не было бы большевистской, поскольку вокруг идейной пустоты вообще не может образоваться серьезная политическая организация. Но разница между Черновым и Лениным та, что Ленин не только идеолог, но и политический вождь, Чернов же только литератор. <…> Можно не одобрять внешних приемов его писаний, можно признавать его эрудицию более или менее └начетнической“ а его теоретическую мысль гораздо более пригодной к комбинаторским упражнениям, чем к оригинальному творчеству. Но его литературный талант, его разносторонняя эрудиция, его комбинаторские способности - все же остаются налицо. <…> Ведь в течение всей его деятельности перед ним не-отвязно стояла до крайности трудная, а вернее - невыполнимая, ложная, внутренне противоречивая задача: пропитать новейшим, научным, международным социализмом черноземно-мужицкую российскую почву». 7 К стати, начатое в 1917 году, еще при Временном правительстве, издание собрания сочинений Чернова должно было состоять из двадцати объемных томов «избранных работ»!

Ключевая идея Чернова, обеспечившая популярность эсеровской программы во время революций 1905 и 1917 годов - социализации земли. Земля должна быть изъята из частной собственности, обращена в общенародное достояние и распределена среди тех, кто на ней трудится, - на уравнительных принципах, в соответствии с трудовыми и потребительскими нормами. Чернов спорил с тезисом социал-демократов о мелкобуржуазности российского крестьянства, полагая, что оно в большей степени предрасположено
к социализму. Утопичность построений главного эсеровского идеолога проявлялась и в подходе к тактическим вопросам. Включая требование социализации земли в программу-минимум, эсеры полагали, что оно может быть постепенно реализовано и при сохранении буржуазных отношений, в условиях демократической республики - если государство будет проводить соответствующую аграрную политику. 8

Необходимость аграрной реформы была очевидна для всех оппозиционных сил, понимали это и прогрессивно мыслящие люди из правящих кругов. Крестьяне страдают от малоземелья и вынуждены арендовать землю у помещиков, что означает, по сути, изъятие средств из производственного сектора (наряду с выкупными платежами) в ущерб его развитию. В то же время сельская община, выполняющая отчасти функцию социальной защиты крестьян, также оказывается сдерживающим фактором - она тормозит развитие частной хозяйственной инициативы. Эсеровский вариант решения проблемы являлся наиболее радикальным и бескомпромиссным, его же осуществление не может не сопровождаться кардинальными социальными потрясениями. И не случайно, что после Февраля 1917-го, на фоне беспрецедентной социально-политической напряженности, Временное правительство так и не решилось на претворение в жизнь программы эсеров.

Один из базовых принципов программы - отрицание возможности выкупа помещичьих земель, на чем настаивали либералы, в частности кадеты. Чернов считал, что это равносильно признанию за классом помещиков права собственности на землю - земля должна быть национализирована! Максимум возможных уступок, допускавшихся Черновым «с точки зрения человечности», - «оказание материальной поддержки лицам, пострадавшим от общественного катаклизма - совершенно так же, как оно оказывает поддержку лицам, пострадавшим от какого-нибудь естественного, природного катаклизма, например от землетрясения». На поддержку могут рассчитывать только те, кто без помощи государства уже «действительно не может обойтись». 9

Чернов не соглашался с либералами, полагавшими, что целесообразно упразднение крестьянской общины. Либералы подразумевали наделение крестьян землей на принципах частной собственности, что создаст условия для развития в деревне нормальных буржуазных отношений (на достижение этой цели будет направлена реформа П. А. Столыпина). Виктор Михайлович был убежден, что нужно опираться на распространенное у крестьян представление, что «земля - Божья, земля - ничьи», а значит, земля не должна быть
в частной собственности ни у помещиков, ни у крестьян. Отношение к общине было противоречивым и подгонялось под провозглашаемую эсерами сверхзадачу - установление уравнительного землепользования на основе общественной собственности на землю. «Для нас община дорога постольку, поскольку в ней живет, растет и усложняется общая уравнительная тенденция, для которой, на известной ступени развития, самые формы общины становятся узки и тесны, - писал Чернов в одной из многочисленных работ по вопросам социализации земли. - Жизненный пульс общины для нас в том, что выводит крестьян за пределы общины и приводит к социализации земли. И потому не будет парадоксом сказать, что для нас, наиболее горячих сторонников общины, необходимо вызвать в крестьянстве известную степень недовольства общиной, <…> такого недовольства, которое ведет к отрицанию того, что остается у нее общего с частной собственностью, что замыкает ее в узком кругу └своей околицы“. Уравнительные начала, ограниченные в общине узким кругом соседского коллектива, мы хотим освободить и распространить на всю страну». 10

Считалось, что партия эсеров предлагает «новую формулу права каждого человека на землю, человека как свободной индивидуальности, помимо всякой опеки, Божьей или государственной», без «поглощения личности патриархальным семейным коллективом». 11 Подлинное индивидуальное существование человека невозможно без права на землю, но при этом допустимо пойти на ущемление прав личности тех, кто имеет землю в частной собственности - ведь их в России подавляющее меньшинство ! Общественная собственность на землю при ее уравнительном распределении выгоднее и экономически с точки зрения развития сельскохозяйственного производства. Эту умозрительную и утопическую схему Чернов обосновывал из года в год в бесчисленных наукообразных сочинениях.

Разнообразный опыт

После объявления Манифеста 17 октября 1905 года Чернов решил возвращаться в Россию. Он был убежден, что власть вступила на путь конституционных реформ. Впрочем, несмотря на провозглашенную амнистию, Виктор Михайлович поехал по чужому паспорту: «Где-то в Лондоне, у каких-то евреев-эмигрантов, ждавших отправки в Америку, было совсем недавно куплено несколько паспортов; из них по летам ко мне подходил только один паспорт, какого-то Арона Футера или что-то в этом роде. По одежке протягивай ножки, и я, со своей характерной русопетской наружностью, превратился в Арона Футера, приучая себя говорить хоть слегка с еврейским акцентом». 12

Своей главной миссией Чернов считал создание в России «большой политической газеты», которая выступала бы с «открытым забралом» под флагом партии социалистов-революционеров. Он был уверен, что в условиях политических свобод и надежд на легальную партийную деятельность у эсеров должен быть собственный, а не «коалиционный», идейно близкий им печатный орган. В Петербурге Виктор Михайлович вступил в переговоры с редакцией народнического журнала «Русское богатство», члены которой, А. В. Пешехонов, В. А Мякотин , Н. Ф. Анненский (известные публицисты и общественные деятели, сочувствовавшие эсерам), обещали оказать помощь. Чернов предложил преобразовать в партийный орган популярную газету «Сын Отечества», близкую по духу к «Русскому богатству» и созвучную эсеровской идеологии. «Сын Отечества» в итоге стал газетой эсеровской партии, но ценой раскола и ухода большей части сотрудников газеты. Содержание конфликта оказалось более глубоким и не исчерпывалось нежеланием сотрудников становиться партийными журналистами. Народники, объединявшиеся вокруг «Русского богатства» и называвшие себя «надпольной » частью партии эсеров, настаивали: в новых условиях следует полностью порвать с нелегальной составляющей в деятельности партии, отмежеваться от террористиче-ских методов и создать качественно иную, «широкую, легальную, для всех открытую партию, где все ведется гласно, под публичным контролем, на последовательно-демократических началах». Предлагалось наделить эту партию и новым именем - партия народных социалистов. Финальную точку в этом споре поставили в январе 1906 года на I Съезде партии социалистов-революционеров, проходившем в Финляндии. Группа либеральных народников, не согласная с позицией большинства, заявила о создании собственной партии народных социалистов («энесов », как ее стали упрощенно именовать) - в полной мере легальной и парламентской.

Деятельность Чернова, фактически подпольно проживавшего в Петербурге в 1906-1907 годах, сводилась в основном к изданию «Сына Отечества». Газета неоднократно закрывалась, но затем выходила под новыми названиями. «Как-то, незадолго до конца нашего предприятия, помню, мы подсчитали литературную производительность всех главных редакционных работников, - писал Чернов-мемуарист. - Правда, рекорд побил я; но ведь я, стесненный нелегальным положением, должен был избегать частых передвижений и кончил тем, что почти что поселился в редакции, там же ночуя, часто не раздеваясь, благо налицо был отличный кожаный диван: наборщики, приходя рано утром в типографию, помещавшуюся тут же, в нижнем этаже, первого меня заставали в редакции и теребили с требованием рукописей». 13

Виктор Михайлович постоянно корректировал тактические установки - свои и партии, главным идеологом которой по праву считался. Сначала он был сторонником бойкота выборов в 1-ю Государственную думу. Однако в выборы Думы второго созыва эсеры включились, а затем образовали в ней фракцию трудовиков (Чернов курировал ее работу в качестве эксперта). Аграрная комиссия Думы при участии Чернова выработала законопроект, предусматривавший социализацию земли, - за его внесение удалось собрать подписи ста четырех депутатов. Чернов, выступавший в декабре 1905 года против начала всеобщей политической стачки и ее перерастания в восстание, в дальнейшем также осуждал призывы крестьян к явочным захватам помещичьих земель. Роспуск 2-й Думы и издание выборного закона от 3 июня 1907 года Чернов воспринял как наступление реакции и принялся ратовать за подготовку к «боевой работе», не останавливаясь перед совершением теракта против царя…

В 1908 году Чернов эмигрировал. На партийной конференции в Лондоне (август 1908 года) он признавал: «Мы разбиты, но разбиты не как массовая партия, а как организация». Центристский вариант тактики, предложенный Виктором Михайловичем, подразумевал, что в России должна усиливаться конспиративная организационная работа, но при этом необходимо включаться в деятельность легальных массовых организаций, используя все возможности для пропаганды. Разоблачение в конце 1908 года руководителя Боевой организации Е. Ф. Азефа как провокатора явилось беспрецедентным потрясением и для Чернова, и для остальных эсеровских лидеров. Азеф вы-глядел выдающимся деятелем в глазах Виктора Михайловича, который в самой незначительной мере занимался организационной работой и тем более «вопросами террора»: «Со своим ясным, четким, математическим умом Азеф казался незаменимым. Брался ли он организовывать транспорт или склады литературы с планомерной развозкой на места, изучить динамитное дело, поставить лабораторию, произвести ряд сложных опытов - везде дело у него кипело. └Золотые руки“ - часто говорили про него». 14 Чернов пытался даже сложить полномочия члена ЦК - в появившейся вдруг атмосфере «овладевшей партией оторопи» с преобладающим чувством «моральной катастрофы».

Весной 1911 года в результате очередного кризиса в партийном руководстве Чернов вышел на некоторое время из состава Заграничной делегации партии и редакций партийных изданий. Оставив партийную работу, Виктор Михайлович и его вторая жена Ольга Алексеевна Колбасина (располагавшая, судя по всему, определенными средствами) выехали в Италию и поселились на вилле «Парадиз» в местечке Феццано . Решив заниматься исключительно литературной деятельностью, Чернов сблизился с М. Горьким, жившим тогда на Капри. Он сотрудничал в издававшемся Горьким в Петербурге «толстом» журнале «Современник». В апреле 1912 года Чернов - под своей уже редакцией, но при участии Горького - начал выпускать в столице легальный общественно-политический журнал «Заветы» (до августа 1914 года вышло 28 номеров). Но вскоре на страницах журнала появился скандальный роман Б. В. Савинкова «То, чего не было». Чернов, настаивавший на публикации, ссылался на верность принципам «свободы мысли», тем не менее следствием этого решения стал полный разрыв отношений с Горьким. 15

Начало мировой войны усилило разногласия в среде эсеровских лидеров. В большинстве своем они заняли «социал-патриотические» позиции. Чернов, напротив, считал, что Россия ничем не отличается от своих противников и ведет тоже завоевательную войну. Он не разделял мнения коллег (в частности, Савинкова), что нужно отказаться от борьбы с царизмом. Оптимальным исходом войны, на взгляд Виктора Михайловича, была бы «ничья». Эсеры-интернационалисты во главе с Черновым издавали в эмиграции газеты «Жизнь» и «Мысль». Первоначально, ради заработка, Чернов писал материалы на военные темы для петроградской социалистической газеты «День» (в ней же публиковались репортажи Савинкова), но из-за разногласий в оценке смысла войны это сотрудничество вскоре прекратилось. Вместе с интернационалистами ряда европейских стран Чернов участвовал в сентябре 1915 года в социалистической конференции в Циммервальде (Швейцария). Виктору Михайловичу приглянулись идея превращения войны в войну с эксплуататорскими классами и правительствами. В русле интернационалистских взглядов Чернова было и сотрудничество в 1915-1916 годах в журнале «На чужбине», который издавался Обществом интеллектуальной помощи русским военнопленным в Германии и Австрии. Не совсем ясно, на какие средства эсеры-интернационалисты выпускали журнал. После Февраля 1917-го в адрес Чернова бросались обвинения, что для пропаганды антивоенных взглядов среди русских военнопленных использовались «немецкие деньги».

Крестьянское знамение

Первая попытка Чернова вернуться в Россию после Февральской революции оказалась неудачной. Английские власти отказались пропускать его как злостного интернационалиста и выдворили обратно во Францию. Тем не менее в компании с большой группой эсеров-оборонцев (среди них были Б. В. Савинков, Н. Д. Авксентьев , А. А. Аргунов и др.) он все-таки миновал туманный Альбион и прибыл - через Швецию и Финляндию - в Петроград 8 апреля.

Виктор Михайлович сразу включился в активную политическую деятельность. Он избирается в Бюро Исполкома Петроградского совета рабочих и солдатских депутатов, становится членом Петроградского комитета партии эсеров (в то время исполнявшего функции ЦК) и входит в редакцию партийной газеты «Дело народа». Погрузившись в атмосферу революционного Петрограда - спустя пять недель после свержения самодержавия, - Чернов пережил необычайный подъем: «└Историческая музыка эпохи“, открытой февральскими днями, в наивной вере, в не омраченной еще цельности настроения, в дружном едином порыве, праздничном и светлом. Много было в февральской революции яркого . Но вряд ли можно найти в ней что-нибудь более трогательное, чем эта переливающаяся через край переполненной радостью души народной струя почти религиозной веры в пришедшее обновление всей жизни». 16

Чернов поддержал создание буржуазного Временного правительства - на его взгляд, это разумный шаг, соответствующий канонам «классических» социалистических теорий об этапах революции. Вступление в правительство эсера А. Ф. Керенского несколько нарушало идейную гармонию и схематическую строгость партийной доктрины, предназначавшейся для «текущего момента», тем не менее Чернов с этим смирился. Впрочем, высказываясь первоначально против участия эсеров и меньшевиков в правительстве, Виктор Михайлович вскоре стал проявлять недовольство действиями отдельных министров-либералов. Считая себя знатоком аграрного вопроса, он критиковал работу министра земледелия кадета А. И. Шингарева. Но наибольшее неприятие вызывала у него «империалистическая» политика министра иностранных дел П. Н. Милюкова. Именно Чернов, еще до возникновения «апрельского кризиса», предложил Павлу Николаевичу занять кресло министра народного просвещения.

Решение об участии эсеров и лично Чернова во Временном правительстве было принято на заседании Исполкома 1 мая. Виктор Михайлович в итоге признал целесообразность создания коалиции - для расширения социальной и политической базы правительства, нуждающегося в более мощной общественной поддержке со стороны «революционной демократии». Интересно, что условием своего вступления в кабинет (разумеется, в качестве министра земледелия!) Чернов выдвинул принятие какого-нибудь министерского портфеля популярным лидером меньшевиков И. Г. Церетели. В свою очередь Церетели (для него подобрали второстепенное министерство почт и телеграфа) отмечал: «Ни у кого в рядах партии, даже среди правых социалистов, не было сомнения, что партию должен представлять в правительстве Чернов, только участие которого и могло обеспечить правительству максимальную поддержку партийных кадров и крестьянской массы». 17

Как политически знаковая фигура, Чернов призван был выполнять не только функции министра земледелия. Один из публичных лидеров партии эсеров, Виктор Михайлович выступал по всем актуальным вопросам «текущего момента», играя роль одного из ключевых правительственных агитаторов. Обеспечить поддержку правительства в тех слоях народных масс, где лозунги эсеровской партии пользовались особой популярностью, составляло главную задачу Чернова. Универсальным стилем выступлений Чернова перед рабочими и солдатскими толпами, на митингах и собраниях, на заседаниях и съездах Советов различных уровней были «уговоры». Он призывал сохранять спокойствие, «революционную сознательность», дисциплину, терпение, веру в светлое будущее, воздерживаться от самочинных и противозаконных действий… Примечательно, что Чернов после назначения министром земледелия по решению правительства был откомандирован для большого пропагандистского объезда фронтовых частей. «На популярность моего имени среди солдат - в массе своей мужиков в серых шинелях - возлагались в этом деле большие надежды», - с гордостью вспоминал Виктор Михайлович. 18

Судя по всему, Чернов искренне отдался этой политической, в первую очередь пропагандистской деятельности. Впрочем, современниками она воспринималась неоднозначно - во многом благодаря личностным особенно-стям Виктора Михайловича, своеобразной манере поведения, противоречивости характера.

К примеру, меньшевик Н. Н. Суханов, оценивая деятельность Чернова в 1917 году как «трагикомедию», критиковал за доведенную «до нелепого, наивного и смешного тактику умывания рук»: «Чернов не проявил ни малейшей устойчивости, натиска, боеспособности, твердости руки и твердости └линий“ - свойств, необходимых в условиях революции для политического вождя. Он оказался внутренне дряблым и внешне непритягательным, неприятно смешным. Но это только одна сторона дела. Не меньшую роль, по моему убеждению, сыграла противоречивость его доктрины, идеологии, мировоззрения. Пока можно было писать и только писать - дело шло отлично. Но как └извернуться“ в революционной практике, среди грохота молотов и наковален?» 19

Несмотря на внешнюю веселость и добродушие, некоторые политики усматривали неискренность, что-то отталкивающее в личности Чернова. В. Д. Набокову запомнилось, что Чернов отличался в общении «пошлыми ужимками, сладенькой улыбкой и кривляниями »; с этой характеристикой был согласен и Милюков. 20 Д. А. Лутохин отмечал: «После бесед с Виктором Михайловичем складывалось у меня впечатление, что он раздваивается: один в частной обстановке - и совсем другой перед └галеркой“. Без └мундира“ был он куда привлекательнее». 21 Кадет Д. И. Мейснер , наблюдавший Чернова и в дни революции, и в изгнании, свидетельствовал: «…и тогда, в 1917 году, когда я услышал Чернова впервые, и потом в эмиграции, а я годы жил в том же доме, что и он, было в его словах что-то раздражающе демагогическое, что-то как бы недоброкачественное. Что-то такое, что производило впечатление, будто искусный словесный жонглер в потоке слов и полужестов с особой ужимочкой стремится всучить залежалый товар по завышенной цене. Таким остался в моей памяти Чернов на петроградских митингах 1917 года. Таким же я слышал его в Праге на собраниях домового комитета при сложных спорах о том, кто именно должен стать секретарем ревизионной комиссии домового управления, или о том, пришло ли время посыпать песком дорожки палисадника, принадлежавшего дому. <…> Самая внешность этого человека как-то не располагала к нему. Острые, сильно косящие глаза, большая голова с копной неряшливо зачесанных волос, всегдашняя как бы плотоядная улыбочка и по каждому поводу, а также и без него, всегдашний поток слов. В доме, в котором жил в Праге Чернов, кухонные окна выходили на лестницу. Молодые хозяйки готовили обеды при открытых окнах, возле которых, если женщина была миловидной или красиво-кокетливой, подолгу задерживался Чернов, и речь его неслась тогда бурным потоком». 22 Э мигрировав из Советской России в 1920 году, Чернов вскоре женился в третий раз - на эстонке Иде Самойловне Сармус . 23

«Товарищи, мы не дети…»

Первым делом от «мужицкого» министра ожидали в крестьянско-солдатских массах решения земельного вопроса (о вере в Чернова свидетельствует, к примеру, то, что в крестьянских избах порой его портреты ставились рядом с иконами в красный угол!). Но Виктор Михайлович был убежден: полномасштабная аграрная реформа может быть осуществлена только Учредительным собранием. Как и другие политики Февраля 1917-го, Чернов полагал, что недопустимо нарушать принцип «непредрешения » и каким-то образом форсировать ход событий. Однако, осознавая остроту вопроса, он высказывался за более скорый созыв «Хозяина земли русской» - «к Покрову», то есть к 1 октября 1917 года. Предполагалось, что Учредительное собрание в течение зимы выработает земельные законы и весной у крестьян уже будет ясность с получением земли.

Стихийные захваты помещичьих владений, приобретавшие все больший размах, Чернов осуждал. Он бескомпромиссно выступал против большевистских призывов к «углублению революции», подталкивающих крестьян к насильственным, анархическим действиям, которые лишь усугубляли хозяйственную разруху. Так, на I Всероссийском съезде Советов Виктор Михайлович говорил о необходимости сдерживать революционную стихию и противостоять безответственным попыткам большевиков направить развитие событий «по явочно-захватно-сепаратно-розничному пути действия». 24 Волна захватов земли представляла опасность и для обороноспособности «Свободной России». Один из главных мотивов массового бегства солдат из армии - нужно спешить в деревню, чтобы успеть получить свою долю помещичьей земли. Практика захвата земли создает проблему и для будущего распределения обобществленной земли на «уравнительных» принципах. Ведь понятно, насколько трудно будет заставить крестьян расстаться с «завоеванной» землей, если ее окажется больше установленной нормы.

В многочисленных выступлениях Чернов пытался внушать, что нужно совсем немного подождать до окончательно решения задачи «земля - народу» Виктор Михайлович не сдерживал себя, скатываясь к откровенному заискиванию и славословию, превознося сознательность «свободного народа». А для пущей серьезности бесконечно повторял: «И вот, товарищи, мы не дети…» Крестьянство, согласно мифотворческой трактовке Чернова-оратора, «знает, что теперь ни земля, ни воля от него не уйдет», крестьяне «не смотрят на землю как голодные на кусок хлеба, <…> как бы до него дорваться ». Убеждая дождаться решения Учредительного собрания и не предъявлять чрезмерных требований к Временному правительству, Чернов поясняет: «Теперешняя власть есть только приказчик, который ждет настоящего хозяина - Учредительного собрания, чтобы ему передать все хозяйство, все это наследство народное». Он объясняет, что необходимо время для качественной проработки решения земельного вопроса. В этом заинтересованы сами трудящиеся, ожидающие подготовленного «всенародным умом и всенародной совестью нового справедливого порядка, нового справедливого распределения земли». Реформа должна быть тщательно проработана, ибо земельный вопрос станет «фундаментом» для построения всего будущего: «Если же фундамент не оборудован как следует , верхние этажи строятся вкривь и вкось, грозят обрушением, давят (аплодисменты ). Земля - есть основа всякой жизни и, - даже смерти. И - даже Смерти! - Потому что и после смерти, хотя немного, каких-нибудь аршина три, а земли все-таки требуется на кладбище (аплодисменты )». Лубочная идеализация «свободного народа» проявлялась у Чернова и в вариациях на тему мифа о «бескровной» революции, «гуманизме» и «великодушии» трудящихся: «Он (народ - И. А. ) знает одно: были у змеи вырваны ее ядовитые зубы, а там пусть прячется в какие угодно щели, в какие угодно норы. Вот как чувствует народ. Он думает не о злобе, не о мести, он думает о том, как бы своих врагов обезвредить и как бы водворить скорей тот порядок вещей, при котором злобе, ненависти, мстительности, кровопролитию, расправе не будет больше места». 25

«Мы верим, что лишь путем обобществления земельной территории, путем передачи земли союзам тех, кто на ней трудится собственными руками, путем социализации земли может быть разрешен в ближайшем будущем важнейший вопрос жизни - вопрос аграрный, а этим заложен фундамент всех дальнейших социальных преобразований», - вещал публицист Чернов. 26 Н о Чернов - как министр земледелия - понимал утопичность этих планов. Не удалось в полной мере реализовать те немногие шаги по регулированию земельного рынка, которые следовало предпринять до Учредительного собрания. А тем более для того, чтобы всерьез затронуть интересы земельных собственников, у коалиционного Временного правительства не было достаточной политической воли. Напротив, в сложной ситуации, когда деятельность правительства и так страдала от противоречий между социалистами и либералами, ни Чернов, ни Керенский не рисковали идти на конфронтацию, чреватую разрывом. Впрочем, среди тех пружин июльского политического кризиса, завершившегося отставкой «министров-капиталистов» во главе с премьером Г. Е. Львовым, были и разногласия вокруг одного из аграрных законопроектов.

Яблоком раздора стал предложенный Черновым закон о запрещении сделок по купле-продаже земли до принятия Учредительным собранием всего комплекса решений. По мнению министра, эта мера диктуется необходимостью прекратить спекуляцию землей и совершение фиктивных сделок, приводящих к изъятию из общего фонда земли, на которую будут распространяться акты Учредительного собрания. Против этого шага, посягающего на права нынешних земельных собственников, выступили Львов и ряд «цензовых» министров. Несогласие выражал и Главный земельный комитет при министерстве земледелия, сформированный вскоре после Февраля (его задачей было участие в подготовке земельной реформы с привлечением общественности, ученых-экспертов). В качестве компромисса Чернов соглашался предусмотреть, что сделки могут осуществляться, но лишь с согласия государственных органов - по постановлению местного земельного комитета и с утверждением министерства земледелия. Но и это не устроило оппонентов Чернова. Львов и министры-кадеты ушли в отставку, а 12 июля спорный закон был одобрен оставшимися членами правительства под председательством Керенского. Через несколько дней Чернов издал циркуляр о том, как надлежит исполнять на местах новые требования. 27

Кстати, несмотря на острый конфликт, Чернов тепло относился к Львову, отдавая должное его народническим настроениям, готовности «вобрать в себя пафос» революции: «Он не был враждебен крестьянству; это противоречило бы его земскому гуманитарному крестьянофильству ; но когда аграрная революция стала стучаться в ворота, нажим на него земско-землевладельческих кругов стал так силен, что он внезапно поставил ультиматум: или он, или политика министерства земледелия. Впрочем, это был скорее повод для его ухода из правительства…» 28

Во втором коалиционном правительстве Чернов сохранил пост министра земледелия. В это время Виктор Михайлович оказался одним из главных объектов нападок со стороны буржуазной печати, прежде всего кадетской. Его обвиняли не только в проведении «вредной» политики в аграрной сфере, но и в «национальной измене» - припомнили историю с изданием «пораженческого» журнала «На чужбине». Потребовав расследования выдвинутых обвинений, Чернов 20 июля заявил об отставке. Но из правительства не ушел - ВЦИК Советов выразил ему доверие; ничем не завершилось и начатое расследование. Однако вскоре отставка Чернова все-таки состоялась, совпав по времени с началом так называемого Корниловского мятежа.

Прозревший скептик

В третью коалицию Чернов не вошел. Его фигура была неприемлема для кадетов - Керенский делал ставку на их участие в правительстве. Александр Федорович не хотел присутствия деятелей, ассоциирующихся с громкими политическими скандалами. Поэтому логично, что он не включил в новый кабинет ни Милюкова, ни Чернова. Позиция Чернова, заявленная на заседании ВЦИК Советов сразу после «разгрома корниловщины», в ночь на 2 сентября, отнюдь не сводилась к личному «кадровому вопросу».

Неожиданно для партийных коллег Чернов выступил вообще против формирования правительства на принципах коалиции. По мнению Виктора Михайловича, на фоне стремительной радикализации масс и роста левого экстремизма социалистические партии, чтобы окончательно не растратить влияние, должны взять на себя ответственность и создать собственное правительство. Образование социалистического правительства разумно и в управленческом отношении. Опыт коалиции показал, насколько сложно вырабатывать и проводить единую политику. Для борьбы с экономическим кризисом, чреватым социальным взрывом, необходимы жесткие меры по госрегулированию экономики, но подобный курс неприемлем для кадетов. Бурю недовольства вызвали статьи Чернова в газете «Дело народа», в которых он критиковал позицию других лидеров партии, высказывающихся за коалицию и в целом политику Керенского как главы правительства. В итоге Чернов фактически был отстранен от партийной работы и участия в «большой политике». Разочарование в политике «революционной демократии», свидетельствующее и о психологическом кризисе самого Виктора Михайловича, отразилось в сентябре-октябре 1917 года в «Листках из политического дневника». Эти публицистические заметки во избежание скандала тогда не были опубликованы и увидели свет лишь в 1919 году.

Чернов обвинял Керенского в том, что он сознательно стремился не включать в третье коалиционное правительство ярких, сильных и авторитетных политических лидеров. Между тем коалиция могла быть оправдана лишь в том случае, если бы «ее целью было бы поставить у руля государственного корабля цвет, сливки всех партий» - такого правительства, а не технического «делового министерства» требует сложность переживаемого страной момента! «Мы продолжаем перенапрягать личную популярность А. Ф. Керенского, заставляя его └вывозить“ все министерство, - хотя и без того эта популярность уже трещит, и ее нетрудно доконать , - писал Виктор Михайлович с сарказмом, обычно несвойственным его текстам. - Правительство должно быть как бы живым демократическим созвездием, а не └планетной системой“, с одним └центральным светилом“ и пассивными спутниками, сияющими не своим светом, а отраженным солнечным». Кризис доверия к Керенскому руководителей ведущих партий и пессимистичные оценки перспектив коалиции Чернов усматривал и в том, что партии «избегают ссудить А. Ф. Керенского крупными величинами» - они «или приберегают, или └резервируют“» свои «лидероспособные » фигуры.

Чернов объявил ошибкой отказ эсеров и меньшевиков от взятия власти в дни Февральской революции. В этом он усматривал слабость социалистических лидеров, страдающих «властебоязнью »: «Есть одно великое, здоровое чувство: чувство ответственности. И есть его болезненное извращение: паническая боязнь ответственности, ведущая к властебоязни ». Чернов понимал, что эта критика во многом должна относиться и к нему самому - как бы то ни было, начиная с апреля 1917 года он соглашался с курсом большинства лидеров «революционной демократии» и активно реализовывал эту политику. Но теперь Виктор Михайлович почувствовал «озарение». Он предупреждал, что дальнейшее «топтание» вокруг власти при наличии, как ему казалось, «вотума народного доверия», «может произвести впечатление полной государственной импотенции и привести к разочарованию народных низов». Поэтому ошибочен курс Керенского (при попустительстве других социалистических деятелей) на сохранение до Учредительного собрания «суррогата коалиции», подменяющего власть «бледными тенями»: «Правительство, запаздывающее с социальными мерами, сделается одиозным со своими мерами по введению порядка, не ослабит, а усилит ими центробежные течения и, в конце концов, сорвется с ними». Под «введением порядка» Чернов подразумевал прежде всего идеи Керенского на тему «твердой власти», «восстановления дисциплины», которые остались лишь риторикой. События в дни Октябрьского переворота показали, что это были лишь слова. 29

2 октября Чернов на месяц «ушел в отпуск» - «для объезда России» и «непосредственного общения с массами». Он вспоминал, что его будто бы уговаривали не покидать Петроград в преддверии возможного выступления большевиков - оно заранее ожидалось 22 октября: «Скрепя сердце, я согласился отложить отъезд, но с тем, что это будет последний раз. 22 октября прошло мирно. Создалось впечатление, что большевики будут дожидаться если не Учредительного собрания, то, по крайней мере, 2-го Съезда Советов…» И 22 октября Чернов уезжает из Петрограда. 30

Сложно сказать, какими соображениями он руководствовался. Имелись ли у него рациональные мотивы или он полностью находился под впечатлением каких-то иллюзий, а возможно, отразилась и переживаемая им де-прессия, психологическая надломленность?! Несомненно, многим политикам тогда было ясно реальное положение дел: большевики и подконтрольный им Военно-революционный комитет подготавливают захват власти, который должен быть приурочен к открытию II Съезда Советов, намеченному на 25 октября. Чернов, тем не менее, отправляется сначала в Москву, а затем на съезд крестьянских депутатов Западного фронта в Минск - с намерением устроить там большевикам полемический разгром. Там он и узнает о большевистском перевороте.

Однодневная звезда

Накануне Октябрьского переворота Чернов, скептически оценивая способности большевиков управлять государством, полагал, что «безлюдье и некомпетентность сделают их пребывание у власти спешной и жалкой картиной». Виктор Михайлович верил в это и после захвата большевиками власти. Но в первые дни он надеялся: если большевики столкнутся с сильным противодействием, они могут одуматься и пойти на компромисс. Минуя Петроград, Виктор Михайлович 27 октября прибывает в Псков и пытается мобилизовать политические силы в поддержку похода А. Ф. Керенского и генерала П. Н. Краснова на столицу. Вместе с бывшим военным министром А. И. Верховским , лидерами эсеров Н. Д. Авксентьевым и А. Р. Гоцем и меньшевиком Б. О. Богдановым Чернов хочет сформировать единое социалистическое правительство - и на пост главы такого правительства выдвигается его фигура. Но эти усилия не были подкреплены опорой на какую-либо реальную силу - особенно после того, как большевистские войска заняли Ставку в Могилеве, где обосновались Чернов и его союзники.

В Петроград Чернов вернулся во второй половине ноября 1917 года. Состоявшийся тогда IV Съезд партии социалистов-революционеров принял предложенную Черновым резолюцию. Осуждая «незаконный захват власти», предлагалось сосредоточить усилия на защите Верховного носителя власти народа, то есть Учредительного собрания, от «преступных посягательств». Предполагалось, что Учредительное собрание должно противопоставить большевистскому утопизму и раздаче невыполнимых обещаний серьезную законотворческую работу. В первую очередь необходимо принять законы о земле, о контроле над производством, о реформе государственного устройства на принципах федерализма, и, конечно, собрание должно высказать свою позицию по вопросу о мире. 31

Чернов, как и другие эсеровские деятели, вошел в «Союз защиты Учредительного собрания». В то же время Виктор Михайлович лелеял надежду, что «большевики спасуют перед Учредительным собранием»; он предостерегал от чрезмерных приготовлений к вооруженному сопротивлению, опасаясь, что большевики могут использовать это как предлог для разгрома оппозиции. 32 Х отелось верить, что Ленин и его соратники не смогут игнорировать то, что даже после Октябрьского переворота на выборах их поддержало лишь 24 % избирателей (59 % голосов было получено социалистическими партиями, в том числе 40 % - эсерами, за кадетов проголосовало 17 % избирателей). Впрочем, работа в Преображенском и Семеновском полках велась; обещал выступить в поддержку Учредительного собрания и броневой дивизион. На 5 января 1918 года - день открытия Учредительного собрания - намечались мирные демонстрации горожан, главным образом рабочих. И они состоялись 5 января. Но когда демонстранты, собравшиеся на Марсовом поле, двинулись к Таврическому дворцу, их встретили отряды красногвардейцев, матросов и солдат, подчинявшиеся большевистскому «Чрезвычайному штабу по охране общественного порядка». Около 25 человек было убито и порядка 200 - ранено; ответных выстрелов со стороны манифестантов не последовало. 33

Таврический дворец 5 января с раннего утра был окружен красногвардейскими заставами и засадами, у дворца выставлены легкие пушки и пулеметы и выложены груды «боеприпасов». Депутатов пропускали через боковой вход. Со стороны вооруженных до зубов стражников, с трудом сдерживавших эмоции, звучали ругательства и угрозы: «Без пули не обойдешься!», «Штыком под ребро хочешь?», «Проходи, пока шкура цела!». Сразу после открытия заседания и ритуального исполнения «Интернационала» (ведь в зале собрались в основном только социалисты - партия кадетов была объявлена вне закона, многие депутаты скрывались или находились под арестом) бразды правления попытался взять Я. М. Свердлов. Он потребовал одобрить предложенную ВЦИК Советов «Декларацию прав трудящегося и эксплуатируемого народа», признав, таким образом, советскую власть и декреты Сов-наркома и передав ей разработку «коренных оснований социалистического переустройства общества». Это означало бы самороспуск Учредительного собрания.

Чернов, избранный председателем Учредительного собрания (он получил 244 голоса, поддержанная большевиками лидер левых эсеров М. А. Спиридонова - 153), произносит пространную вступительную речь. Несмотря на крики и топот «парламентариев», сидящих на большевистских скамьях, а также приглашенной публики, Виктор Михайлович сохраняет самообладание. «Учредительное собрание представляет собой самое живое единство всех народов России, - зачитывал заранее подготовленный текст Чернов, - и потому уже фактом открытия первого заседания Учредительного собрания, уже самим фактом этого открытия провозглашается конец гражданской войны между народами, населяющими Россию». Отмечая, что «страна показала небывалое в истории желание социализма», он заявляет, что первым делом собрание должно рассмотреть закон о безвозмездной передаче земли крестьянам. «Граждане, народ хочет не слов, а дела, - заявлял Чернов. - И в земельном вопросе перед вами колоссальная задача: из области голых лозунгов и общих формул перейти, наконец, (шум слева и голоса: Поздно ) в область реального, действительного, общегосударственного (голос слева: Не вы ли расстреливали крестьян?), уравнительного трудового землеустройства». 34

Как вспоминал впоследствии Чернов, подробная стенограмма не может передать царившую в Таврическом дворе атмосферу: «Нестройные выкрики, пронзительный свист каких-то специалистов этого дела, вкладывавших в рот два пальца и наполнявших зал оглушительным посвистом, способным заменить былинный посвист Соловья-разбойника; стража, наряженная якобы для соблюдения порядка и напрягающая все силы для произведения наибольшего беспорядка; винтовки и револьверы, направляемые время от времени с хор и из проходов по направлению к неугодным ораторам; хулиганские выкрики людей, набранных в Таврический дворец, чтобы инсценировать └народное сочувствие“ большевикам, и потому чувствующих себя вправе └располагаться, как дома“ и класть ноги на стол; не └народ“, а толпа, как будто не знающая, где она находится, - в здании Учредительного собрания или в чайной союза русского народа… - такова была эта, единственная в своем роде, картина, этот беспримерный скандал в летописях народного представительства». 35

Председатель реагировал с демонстративной невозмутимостью на всевозможные выходки, указывая, что они не соответствуют принципам парламентаризма и значимости переживаемого исторического момента. Например, «развлекался» П. Е. Дыбенко , депутат Учредительного собрания от Балтийского флота и по совместительству член большевистского «Чрезвычайного штаба по охране общественного порядка». «Для общего смеха и увеселения окарауливающих матросов мною была послана в президиум Учредилки записка с предложением избрать Керенского и Корнилова секретарями», - с удовольствием рассказывал Дыбенко в своих мемуарах. 36 З ачитав предложение, Чернов отвечал: «Позволю заявить собранию, что, я думаю, впредь, во избежание потери драгоценного времени, не будем выслушивать явно неосуществимые предложения». 37 Жесткая, яркая речь И. Г. Церетели прерывалась совсем бесцеремонно. Чернов, понимая, конечно, свое бессилие, грозил, что будет вынужден «очистить от публики» зал: «Граждане, мне придется поставить вопрос о том, в состоянии ли некоторые члены вести себя так, как подобает членам Учредительного собрания (Голос: Долой тех, кто голосовал за смертную казнь!) … Граждане, не могущие сохранять спокойствия во время речи товарища Церетели, прошу вас удалиться и не мешать ему говорить (Шум и возгласы слева: Вот еще, попробуйте)». 38

В пятом часу утра, 6 января, уже после ухода из Таврического дворца членов Совнаркома во главе с В. И. Лениным, а также всех большевистских и левоэсеровских депутатов, Чернов зачитывал закон о земле. К трибуне подошел матрос А. Г. Железняков (за свои анархически-террористические «подвиги» он был приговорен при Временном правительстве к 14 годам принудительных работ, но бежал из тюрьмы) и тронул за рукав Чернова. Известно несколько редакций последовавшей затем исторической реплики, смысл которой сводился к следующему: получена инструкция, чтобы все покинули зал, «караул устал» и сейчас будет потушено электричество! Чернов, ожидавший подобного решения участи «контрреволюционной части Учредительного собрания», возразил: «Члены Учредительного собрания тоже устали, но не могут отдыхать, пока не выполнили возложенного на них народом поручения: решить вопрос о мире, земле и государственном устройстве». Спешно принимается эсеровский закон о земле. Одобряется постановление о федеративном устройстве Российской республики. Считалось, что нельзя дать повода большевикам упрекнуть Учредительное собрание в том, что оно не объявило страну республикой и тем самым сохранило юридическую лазейку для реставрации монархии. Оставшиеся депутаты голосуют за обращение к союзникам - в нем провозглашалась необходимость заключения демократического мира и отвергалась возможность сепаратного мира с Германией.

Объявив, что следующее заседание Учредительного собрания назначается на 17 часов 6 января, Чернов предложил расходиться. Караул никого не задерживал, но Виктору Михайловичу запомнилось характерное происшествие: «Перед выходом ко мне протискивается какой-то бледный, уже немолодой человек. Прерывистым голосом он умоляет меня не вздумать пользоваться моим автомобилем. Там меня поджидает кучка убийц. Он, сообщающий это, сам большевик, член партии. Но его совесть не мирится с этим. <…> Я с несколькими окружившими меня товарищами выхожу из двери. В сторонке, где ожидает мой автомобиль, толпятся неподалеку от него люди в матросской форме. Наше передвижение пешком надежнее автомобильного, и мы направляемся в другую сторону, мимо. Когда я пришел домой, это был сюрприз. Город уже был полон вестью, что с Учредительным собранием покончено, а Чернов и Церетели убиты». 39

6 января ВЦИК Советов издал декрет о роспуске Учредительного собрания, но еще до его публикации двери Таврического дворца опечатали и выставили около них караулы. Трагическим продолжением событий, связанных с разгоном Учредительного собрания, стало убийство в ночь на 7 января находившихся в Мариинской больнице депутатов-кадетов Ф. Ф. Кокошкина и А. И. Шингарева. Они были зверски растерзаны анархиствующими матросами, которые, очевидно, не многим отличались от представителей «красы и гордости», участвовавших в Таврическом дворце в финальном акте расправы над российской демократией.

Заложник прошлого

После краха Учредительного собрания Чернов вместе с ЦК партии перебрался в Москву, где находился на нелегальном положении. В мае 1918 года Совет партии принял решение о борьбе на два фронта - добиваться ликвидации большевистского режима и одновременно противостоять белогвардейской контрреволюции. При этом необходимо следовать принципиальной установке: помощь союзников и их вооруженных сил не должна задействоваться для свержения большевистской власти. Это не относилось к чехословацким легионам в районе Поволжья - на их поддержку эсеры возлагали серьезные надежды. Поскольку Германия требовала от большевиков разоружения и репатриации чехословаков в Австро-Венгрию, то эсеры видели в них естественных союзников по антибольшевистской борьбе.

Планировалось, что центром сопротивления и воссоздания демократического власти станет Самара (в июне 1918 года в результате восстания чехословаков и при участии эсеров там установилась власть Комитета членов Учредительного собрания). В Самару направился в июне 1918 года и Чернов. Однако из-за организационной неразберихи, вину за которую Виктор Михайлович затем возлагал на ЦК, он оказался вместо Самары в Саратове и задержался там на несколько месяцев. Возможно, он просто отсиживался в родных краях, работая над мемуарами («Записки социалиста-революционера», охватывавшие период до 1899 года, были опубликованы в 1922 году в Берлине, в известном издательстве З. И. Гржебина ). До Самары Чернов добрался лишь к середине сентября 1918 года. Встретили его, как председателя Учредительного собрания, с почетом, поселили в лучшей гостинице - «Националь», устроили шикарный банкет. Но никаких должностей и реальной власти он не получил. К тому времени, в сентябре 1918 года, уже собралось Уфимское государственное совещание, призванное решить вопрос власти на неподконтрольной большевикам территории от Волги до Тихого океана. Была создана Директория, в которую включили от Комуча не Чернова, а лидера правого крыла партии эсеров Н. Д. Авксентьева . На смену распущенному Комучу пришел Съезд членов Учредительного собрания - на этот раз во главе с Черновым. Конец «демократической контрреволюции» положил адмирал А. В. Колчак. 18 ноября 1918 года он совершил в Омске переворот, распустил Директорию и объявил себя Верховным правителем. Виктор Михайлович в свою очередь объявил Колчака мятежником, пытался вести с ним борьбу и вскоре был арестован. Оказаться на свободе ему удалось благодаря сложным перипетиям взаимоотношений между колчаковцами и командованием чехословацких войск.

В марте 1919 года, после опасных скитаний по находящейся под контролем белогвардейцев территории (Екатеринбург, Челябинск, Уфа, Оренбург), Чернов возвратился в Москву. «С обритой головой и без бороды, в потертой куртке, я пробрался в Москву по фальшивым документам в одной из теплушек с целой группой неофитов-комиссаров средней руки», - вспоминал Чернов. 40 Он поддержал принятое в июне 1919 года Советом партии решение о прекращении борьбы с большевиками. Но выступал категорически против предложений о сотрудничестве с Красной армией (эту позицию заняла внутрипартийная группа «Народ»). ВЦИК объявил о легализации партии эсеров, но Чернов не верил обещаниям, оставаясь «нелегалом». И действительно, несколько раз Виктора Михайловича пытались арестовать, а в декабре 1919 года в Бутырской тюрьме оказалась его жена.

За границу Чернов выехал в начале 1920 года. В Праге он начал издавать журнал с классическим для эсеров названием - «Революционная Россия», а вскоре стал редактором еще одного журнала - «Воля России». Как председатель Заграничной делегации партии Виктор Михайлович играл заметную роль в политической жизни русской эмиграции. Но когда в январе 1921 года в Париже состоялось частное совещание членов Учредительного собрания, Чернов посчитал, что ему, как председателю этого органа, не подобает участвовать в каких-то неофициальных заседаниях. Тем более что, в отличие от коллег по ЦК, он выступал против сотрудничества с кадетами - даже под знаменем Учредительного собрания! Зато при первых же известиях о Кронштадтском мятеже, в марте 1921 года, Чернов срочно отправляется в Ревель . «Сообщите, сколько и чего надо. Готов прибыть лично и предоставить на службу революции свои силы и свой авторитет», - обратился он к лидерам Кронштадтского ВРК. Но предложение проигнорировали. Среди восставших матросов лозунг «Власть Учредительному собранию» был непопулярен (они предпочитали говорить о Советах, свободно избранных с участием всех социалистических партий). К тому же вожди кронштадтцев боялись, что у большевиков появится реальный повод обвинять их в связях с политическими эмигрантами или «белыми генералами».

Чернов по-прежнему много писал, причем это была не только актуальная публицистика, но и теоретические статьи о проблемах социализма. Часть опубликованных работ стала основой вышедшей в 1925 году в Праге книги «Конструктивный социализм» (свет увидел лишь 1-й том). Анализируя феномен успеха большевизма в демократической России 1917 года, Чернов отмечал, что для большевиков главной была «воля к власти»: «Борьба между партиями не прекращалась, но эта борьба шла более вокруг власти, чем за власть». 41 У тверждая, что действительно «конструктивный», «созидательный» социализм - дело будущего, Чернов критиковал модели социализма, которые в разное время пытались реализовывать большевики. Так, сразу после Октября 1917-го была фаза «анархо-советизма » со ставкой на захваты, реквизиции, «красноармейские атаки на капитал». Следующая стадия - «главкизм », выразившийся в централизации «всего захваченного и еще могущего быть захваченным» и бюрократизации советской экономики («Ленин-Пугачев» показал свой другой лик - «Ленина-Аракчеева»). Далее пришло время «военному коммунизму», когда «методы, хорошие в истребительной работе, большевизм вздумал просто-напросто пересадить в сферу работы созидательной». Относительно перехода к НЭПу Чернов не строил радужных иллюзий: без политических свобод невозможно свободное развитие экономики, особенно при сохраняющейся бюрократизации и тотальном государственном контроле. 42

Обычно в своих публицистических работах Чернов старался не касаться личностей политиков-современников. Но он не мог не откликнуться на смерть В. И. Ленина и опубликовал в журнале «Воля Россия» интересное политико-психологическое эссе. Феномен Ленина и его роковой роли в революции Чернов связывал с фактором колоссальной политической воли: «Воля Ленина была сильнее его ума. И потому ум его в своих извилинах и зигзагах был угодливо покорен его воле». Идеолог и теоретик партии эсеров сравнивал Ленина с «фехтовальщиком», для которого важнее инстинкт, а не мысль, указывал на отсутствие у Ленина «морального сознания» и неспособность видеть в ком-либо «честного противника (тоже своеобразное └достоинство“)», говорил, что он был наделен самоощущением «человека с истиной в кармане». «Ум Ленина был энергический, но холодный, - отмечал Чернов, - Я бы сказал даже: это был прежде всего насмешливый, язвительный, цинический ум. Для Ленина не могло быть ничего хуже сентиментальности. <…> Ум Ленина был не широкий, но интенсивный; не творческий, но изворотливый и в этом смысле изобретательный». В стремлении к поставленной цели Ленин проявлял гипнотическую силу внушения, умение манипулировать и подчинять сознание других людей. «Сквозь разжевывания и неуклюжие сильные взмахи, сквозь топорность выходок и вылазок пробивалась живая, неугомонная волевая стихия, твердо шедшая к своей цели, - формулировал свои многолетние наблюдения Чернов. - Эта стихия, раз захватив, уже не выпускала, не ослабляла своего напора; ее монотонная приподнятость гипнотизировала; несколько разных словесных вариаций одной и той же мысли пробивали себе дорогу в чужое сознание не в той, так в другой форме; как капля, долбящая камень, затверженное втеснялось в ум и навязывало себя памяти. Редко кто умел до такой степени бить в одну точку». 43

В 1920-е годы происходила «хроническая» конфронтация Чернова с «парижскими эсерами» (многие из них, например Н. Д. Авксентьев , считали «преступным» принятый в 1919 году Черновым курс на отказ от вооруженной борьбы с большевиками). После череды расколов в Заграничной делегации в 1928 году группа Чернова образовала Заграничный союз партии социалистов-революционеров. Не приобрела популярности у эмигрантов созданная Виктором Михайловичем «Лига Нового Востока». Она декларировала свою задачу: содействовать борьбе за самоопределение народов, вошедших в состав СССР, и образованию самостоятельных национальных государств. В 1930-е годы Чернов занимал антифашистские позиции, выступал за образование единого народного фронта социалистов и коммунистов для борьбы с нацизмом. В 1938 году, после начала В торой мировой войны, переехал из Праги в Париж. Участвовал в движении сопротивления во Франции. Весной 1941 года Виктор Михайлович, вынужденный покинуть Европу, перебрался в США и поселился в Нью-Йорке.

В последние годы политическое влияние Чернова было незначительным. Изредка в «Новом журнале» печатались его статьи, в основном литературоведческого характера. Кроме того, в 1946-1947 годах в нью-йоркской еврейской газете «Форвертс » Чернов публиковал биографические очерки о соратниках по партии (Г. А. Гершуни, М. Р. Гоц , М. А. Натансон , О. С. Минор и др.). В 1948 году эти мемуарные очерки с некоторыми дополнениями вышли отдельной книгой, изданной на идише, под названием «Еврейские лидеры в партии социалистов-революционеров». 44 В отличие от некоторых более молодых эмигрантов-социалистов, Виктор Михайлович не смог адаптироваться на Западе как ученый-исследователь и эксперт, хотя всю жизнь занимался изучением философии, социологии, экономики. Расплатой за сложную и противоречивую политическую биографию стали изоляция и одиночество. Бывший идеолог и один из лидеров партии эсеров, министр Вр еменного правительства и председатель Учредительного собрания Чернов скончался 15 апреля 1952 года в Нью-Йорке.

1 Описание этого эпизода см : Церетели И. Г. Воспоминания о Февральской революции. Кн. 2. Paris , 1968. С. 307-308; Суханов Н. Н. Записки о революции. Т. 2. Кн. 3-4. М., 1991. С. 333-334; Милюков П. Н. Воспоминания. М., 1991. С. 511.

2 Чернов В. М. Перед бурей: Воспоминания. Мемуары. Минск, 2004. С. 13-17.

3 Т ам же. С. 5.

4 Т ам же. С. 27.

5 Т ам же. С. 43.

6 Ерофеев Н. Д. В. М. Чернов // Политическая история России в партиях и лицах. М., 1993. С. 211-212; Чернов В. М. Указ. с оч. С. 85-87.

7 Суханов Н. Н. Указ. с оч. С. 55.

8 Подробнее см : Коновалова О. В. В. М. Чернов и аграрная программа партии социалистов-революционеров // Отечественная история. 2002. № 2. С. 43-60; Ерофеев Н. Д. Указ. с оч. С. 214-216.

9 Чернов В. Собрание сочинений. Земля и право. Вып . 1. Пг ., 1917. С. 118-119.

10 Т ам же. С. 230.

11 Т ам же. С. 208-209.

12 Чернов В. М. Перед бурей. С. 228.

13 Т ам же. С. 259.

14 Т ам же. С. 169.

15 Гусев К. В. В. М. Чернов. Штрихи к политическому портрету (Победы и поражения Виктора Чернова). М., 1999. С. 56.

16 Чернов В. М. Перед бурей. С. 311.

17 Церетели И. Г. Воспоминания о Февральской революции. Кн. 1. Paris , 1968. С. 470.

18 Чернов В. М. Перед бурей. С. 326.

19 Суханов Н. Н. Указ. с оч. С. 56.

20 Набоков В. Временное правительство // Архив русской революции. Т. 1. С. 62; Милюков П. Н. Указ. с оч. С. 499.

21 ОР ГПБ. Ф. 445. Д. 3. Л. 72-73.

22 Мейснер Д. И. Миражи и действительность. М., 1966. С. 36-37.

23 Гуль Р. Я унес Россию. Апология эмиграции. Т. 1. М., 2001. С. 76. Примечательно, каким запомнился Чернов в 1920-е годы Р. Б. Гулю: «Чернов был кряжист, здоровенный , вероятно, очень сильный. Черты лица очень русские , говор - тамбовский. Косматая шевелюра - серо-седая (в молодости, говорят, был рыж, теперь седел). <…> о н всегда был весел, рассыпчато-разговорчив, иногда подпускал в речь народные поговорки. Не нравились и быстрота его речи, и быстрота жестов, какой-то рядческий смешок и общая его жовиальность ».

24 П ервый Всероссийский съезд Советов рабочих и солдатских депутатов. Т. 1. М.-Л., 1930. С. 107.

25 Цит . по: Речь министра земледелия В. М. Чернова, произнесенная им у вокзала при приезде в г. Ревель 5 августа. [Б. м.], 1917.

26 Чернов В. Пролетариат, трудовое крестьянство и революция. Пг ., 1917. С. 76.

27 См.: Гусев К. В. Указ. с оч. С. 66-79.

28 Чернов В. М. Перед бурей. С. 334.

29 Чернов В. М. Листки из политического дневника // Из недавнего прошлого. Пг ., 1919.

30 Чернов В. М. Перед бурей. С. 344.

31 Краткий отчет о работах IV Съезда ПСР. Пг ., 1918. С. 146;Чернов В. М. Перед бурей. С. 346.

32 Соколов Б. Защита Всероссийского Учредительного собрания // Архив русской революции. Т. XIII. Берлин, 1924. С. 32-33.

33 См: Огановский Н. Дневник члена Учредительного собрания // Голос минувшего. 1918. № 4/6. С. 153-156.

34 Учредительное собрание. Стенографический отчет. Пг ., 1918. С. 13, 15.

35 Чернов В. М. Охлос и демос // Из недавнего прошлого. Сб. статей. Пг ., 1919. С. 200-201.

36 Дыбенко П. Е. Из недр царского флота к великому Октябрю. М., 1928. С. 203.

37 Учредительное собрание. С. 22.

38 Т ам же. С. 35.

39 Чернов В. М. Перед бурей. С. 365.

40 Чернов В. М. Перед бурей. С. 405.

41 Чернов В. Конструктивный социализм. Т. I. Прага, 1925. С. 189.

42 Т ам же. С. 276, 379-398.

43 Чернов В. Ленин // Воля России. 1924. № 3. С. 30-36.

44 В первые на русском языке текст этих воспоминаний в том виде, как они были подготовлены автором, воспроизведен по рукописям в книге: Чернов В. М. В партии социалистов-революционеров: Воспоминания о восьми лидерах. СПб., 2007.

Российский мыслитель, политический и государственный деятель, лидер Партии социалистов-революционеров (ПСР).

В 1892 г. поступил на юридический факультет Московского университета. В студенческие годы принял участие в работе народнических кружков. В 1894 г. был арестован по делу партии “Народное право”, после тюремного заключения исключен из университета и в 1895 г. отправлен в ссылку в Тамбовскую губернию. Здесь он наладил связи с крестьянами и участвовал в создании организации “Крестьянское братство”. В 1899 г. Чернов выехал из страны. Перед отъездом беседовал с Н. Михайловским по вопросам теории и практики народнического движения. Публиковался в «Русском богатстве». Как теоретик народничества признавал также некоторые достижения марксизма . Жил в Швейцарии. В эмиграции Чернов стал одним из создателей Аграрно-социалистической лиги (1900), которая стала одной из организаций, создавших ПСР в конце 1901 - начале 1902 г. Чернов вошел в ЦК и стал идеологом ПСР, редактировал ее газету “Революционная Россия”. Чернов выступал за свержение самодержавия, парламентскую демократию, социализацию (обобществление) земли и передачу ее в распоряжение крестьянских общин, а промышленного производства - в руки государства и рабочих организаций. Достигнуть этих целей он надеялся с помощью социалистической революции, движущей силой которой будут трудящиеся классы - рабочие, крестьянство и интеллигенция. Но пока в условиях стабильности самодержавия эсеры, подражая "Народной воле ", были готовы вести вооруженную террористическую борьбу против высокопоставленных чиновников империи. В 1904 г. представлял ПСР на Амстердамском конгрессе II Интернационала.

После манифеста 17 октября 1905 г. недолго выступал за приостановку террористической деятельности ПСР, в конце года снова стал выступать за продолжение вооруженной борьбы с самодержавием. После объявления политической амнистии в 1905 г. Чернов вернулся в Россию и принял участие в Первой российской революции 1905-1907 гг. Находился на нелегальном положении. Принял участие в издании легальной газеты эсеров «Сын отечества». I съезде ПСР в декабре 1905 - январе 1906 гг. основной докладчик, автор проектов резолюций и программы ПСР, принятой съездом. В 1906-1907 гг. организатор и активный автор прессы эсеров.

М.: РОССПЭН, 2009. 383 с.

Виктор Михайлович Чернов (7 (19) ноября 1873, Новоузенск, Самарская губерния - 15 апреля 1952, Нью-Йорк) - русский политический деятель, один из основателей партии социалистов-революционеров и её основной идеолог.

Виктор Михайлович Чернов родился в городе Новоузенске Самарской губернии в семье уездного казначея, получившего дворянство. После смерти матери воспитывался мачехой. Обучаясь в Саратовской гимназии, Чернов приобщился к достижениям демократической политической жизни (в первую очередь к творчеству Николая Александровича Добролюбова и идеолога народничества Николая Константиновича Михайловского) - Саратов считался одним из главных центров революционного движения. После учёбы поступил на юридический факультет Московского университета. В революционном движении участвовал с конца 1880-х. В студенческие годы предпочитал изучению марксизма анализ произведений Толстого и Достоевского, которых сам называл «друго-врагами».

В начале 1890-ых присоединился к движению народников, встречался с Михайловским, вёл полемику с социал-демократами с позиций крестьянского социализма. В 1894 Чернов был привлечён старым революционером Марком Андреевичем Натансоном к работе в формируемой им подпольной партии «Народное право», призванной объединить всё социалистическое движение в стране - как марксистов, так и общинных социалистов. За участие в партии арестован и заточён в Петропавловскую крепость, где провёл около полгода. После выплаты залога Виктор Михайлович выслан в Камышин, где провёл свое детство.

Приехав в 1895 в Тамбов, Чернов организовал сеть крестьянских «братств» по всей губернии. Неспособность народников создать подобные группы в других частях Российской империи натолкнула Виктора Чернова к выводам о неэффективности методов индивидуального террора, идейном кризисе народничества и необходимости обновления его идеологической базы. Свою новую теорию он рассматривал как вариант социалистического развития для стран с преобладанием крестьянства в структуре общества. Для согласования новой программы народничества с новейшими европейскими концепциями в 1899 по собственному желанию выехал в эмиграцию в Цюрих.

Сразу после создания партии эсеров в 1902 году вступил в её ряды и стал редактором её печатного органа «Революционная Россия». На родину вернулся после выхода Манифеста 17 октября 1905. Не имея отчётливого представления о характере Первой русской революции, призвал «не распылять сил революции», что требовало осмотрительности и выдержанности, и даже резко не одобрил участия своих последователей, участвовавших в вооружённом восстании в Москве. Бойкотируя совместно с другими лидерами эсеров и РСДРП выборы в Первую Государственную Думу, Виктор Чернов участвовал в следующих выборах и вместе с Н. Ракитниковым возглавил фракцию эсеров во Второй Думе. Однако поражение революции не ослабило, а напротив, радикализировало представления Чернова, и тот принял активное участие в разработке не осуществлённого покушения на царя.

После Февральской революции 1917 г. участвовал во Временном правительстве Керенского в должности министра сельского хозяйства. На выборах в Учредительное собрание партия эсеров получила большинство голосов, и многие рассчитывали, что Чернов станет новым премьер-министром. После разгона Учредительного собрания в 1918 г. - участвовал в белом движении, возглавлял «правительство» в Самаре. Затем бежал в Европу, потом - в США, где и умер.

ЛИЧНЫЕ ВОСПОМИНАНИЯ О Г. ГАПОНЕ

Оп.: За кулисами охранного отделения. С дневником провокатора, письмами охранников, тайными инструкциями: Сборник / Сост. А. Б. – Berlin: Heinrich Caspari, 1910. С. 142 – 173.

De mortuis nihil, Nisi verum

Как сейчас помню я это время, – дело происходило в Женеве, в январе месяце прошлого года, после того, как эпопея священника, предводительствовавшего армией рабочих, облетала все иностранные газеты, когда один товарищ сообщил мне на ухо: «Гапон едет сюда, скоро будет у нас – его спас один наш знакомый, бывший социал-демократ, а теперь слоняющийся на нашу сторону. Он явится прямо к нашим, и может быть, скоро мы в его лице будем приветствовать вполне и всецело товарища».

Помню, как радостно забилось при этом известии мое сердце. Нам, политическим эмигрантам, не раз приходилось сетовать в дружеских беседах на то, что русская революция не выдвинула до сих пор какого-нибудь крупного имени народного вождя, которого бы знали, которому бы верили, за которым бы беззаветно шли массы. Неожиданно всплывшее имя Гапона, величественно-трагическая обстановка события, создавшего его известность,– все это располагало думать, что в его лице судьба посылает нам как раз того, кого нам нужно, что теперь к идейной силе социалистического движения прибавляется недостающая яркая фигура вышедшего из недр самого народа вождя народного.

Таким образом, мы с большим нетерпением и большими надеждами ждали прибытия легендарного Гапона. Нам казалось, что мы встретим глубоко-искреннего, страстного, порывистого энтузиаста, отдающегося до самозабвения заветной идеи, с жгучей жаждой правдоискательства. Так рисовали мы себе эту фигуру а рriori, будучи не в состоянии иначе представить себе человека, который еще вчера шел в рясе с хоругвями и крестом, а сегодня, сбросив рясу и оттолкнув ее негодующе-презрительным толчком, уже взывает к восстанию, к террору, к бомбам и динамиту…

Помню, какая тревога поднялась у нас, когда вдруг мы узнали, что Гапон, переехав русскую границу, куда-то запропал, что его товарищ, который должен был встретиться с ним в одном германском пограничном городе, не нашел его там… Незнающий иностранных языков, затерявшийся вблизи русской границы, быть может уже доставляемый обратно предупредительными прусскими жандармами – такая картина уже тревожила наш ум, и мы принялись за розыски, пустили в движение свои немецкие связи, стараясь выяснить, куда же давался Гапон…

Но наши тревоги оказались напрасными. Через несколько дней мы узнали, что Гапон цел и невредим, что, по незнанию языка, он запутался в Женеве, не нашел никого по данному ему адресу, случайно попал в русскую студенческую библиотеку и открылся одному из библиотекарей, социал-демократу, который и отвел Гапона немедленно к Плеханову, где он уже не -сколько дней вращается среди социал-демократов и больше не появляется никуда…

А через день-два мы знали, что Каутский уже получил от женевских социал-демократов телеграмму, что Гапон присоединился к социал-демократам и уже опубликовал это известие в немецких газетах...

Еще через несколько дней мы увидались с Гапоном. Перед нами была фигура, совершенно непохожая на тот образ, который мы мысленно рисовали себе. Перед нами был подвижной человечек с бегающими и глядящими исподлобья глазами, с хитроватой улыбкой, с неровной речью. Было что-то своеобразное, скрытно-развязанное во всей фигуре, во всех его манерах. Той подкупающей, фанатической страстности, того кипучего энтузиазма, которых мы ожидали, не оказалось и следа. Были временами взрывы одушевления, но в них сказывалась только какая-то стихийная внутренняя сила, находящаяся в полном. подчинении у «человека себе на уме». И чем дальше, тем яснее и яснее обрисовывался с этой стороны его моральный образ…

T?te-a-tete Гапон был мало интересен. Он говорил отрывочно, путался, терялся. Когда он хотел вас в чем-нибудь убедить, он страшно повторялся, говорил одно и то же почти дословно, как будто хотел просто загипнотизировать вас этим настойчивым, однообразным повторением». Быть может, на серых, массовых рабочих этот прием перемежаемый эффектными вспышками энергии, когда Гапон говорил тоном «власть имущего», и производил впечатление. Но в обществе литературных и практических деятелей революции, людей с резко-очерченной индивидуальностью, эти приемы не выручали.

Положение Гапона за границею вскоре сделалось трагическим в одном отношении. Я не стану уже говорить об осаждавших его интервьюерах, о газетной славе, о всеевропейской известности и внимании, которыми он был встречен. Всем понятно, что от этого легко может закружиться голова. Но здесь была еще и другая беда. Явившись за границу, он должен был, в известном отношении, глядеть на всех «верху вниз – кто еще сумел повести за собою так, как Гапон, тысячи рабочих? Кто мог быть ему равен? Но ведь предводительство рабочими – дело прошлое и далекое. Чтобы играть за границей роль, хоть сколько-нибудь подобную той роли, нужны были и другие данные. Оторванная от практической работы, заграница (я, разумеется, беру лучшую ее часть, а не ту, которая вырождается в кружковое болото) поневоле уходит в область теории, в область мышления. Вопросы программы и тактики получают детальную разработку во всех тонкостях их применения. Но нетрудно представить, как себя должен был почувствовать Гапон в этой атмосфере. Плохо ориентированный в вопросах этого рода, без знаний, без всякой теоретической подготовки, он, естественно, сразу спустился с высоты куда-то вниз. Из-под его ног ушла почва. Недавний кумир и бог толпы, он, правда, и здесь пользовался повсюду почтительным вниманием, и тем не менее, он все более и более должен был чувствовать себя в положении школьника. Самолюбивый и гордый, он пытался выйти из этого положения, но то и дело, что называется, срывался. «Нет, таким людям не надо уезжать за границу!», – вырывалось невольно у нас, когда мы еще не составили себе совершенно определенного понятия о нем и еще находились до известной степени под обаянием прежних, априорных представлений…

Три пути, три выхода из этого положения представлялись Гапону. Он мог, во-первых, засесть за книжку, чтобы подучиться, чтобы ориентироваться в партийных программах и теориях. Он мог, во-вторых, схватить на лету кое-какие верхи и на этом основании судить вкривь и вкось обо всем. Он мог, наконец, в-третьих, объявить себя выше всего этого и третировать всякие программы и теории, как заграничное «рукоделье от безделья». Как Иван-царевич, стоял он некоторое время на распутье этих трех дорог и затем пошел... по всем по трем.

Время от времени он схватывался за книжку, чтобы тотчас же бросить ее; время от времени, под влиянием какого-нибудь случайного нового знакомого, он объявлял себя человеком такого-то направления или партии, и все чаще и чаще он начинал щеголять пренебрежением к интеллигенции и ее теориям.

Но с течением времени первое случалось все реже и реже. Гапону была органически чужда всякого рода усидчивость. Гапон и книжка – это было что-то несовместимое. Подвижной, суетливый, непостоянный и постоянный в своем непостоянстве, нервозный, он вечно жаждал новых и новых ощущений. Отсутствие реального, захватывающего дела для него было убийственно. Он немедленно обнаруживал потребность в искусственных возбуждениях. С одной стороны, ему нужно было во что бы то ни стало всегда иметь в своих руках все нити какого-нибудь большого и сложного дела. Но, будучи новичком в революционных делах, не имея никакого представления о конспиративной технике, он, в сущности, никогда не мог создать в этой области ничего реального. Зато перед ним раскрылось вполне широкое поприще вмешательства в межфракционные и межгрупповые отношения – эту страшную болячку заграничной жизни. Он с головою окунулся в эту пучину – и завертелся в ней…

С другой стороны, то же искусственное нервное возбуждение доставлялось шумной атмосферой парижских кабачков. Гапона, как и всякого, как-то сводили в несколько из них, чтобы показать ему характерные картины парижской жизни. Но он сразу обнаружил такой специфический интерес и, видимо, так его сразу потянуло к этой атмосфере шумного веселья беспутной парижской богемы, что кое-что неприязно резнуло уши его проводников. «Нет, перейдем лучше в общую залу: там человеческим телом пахнет» – вот одна из характерных его фраз, невольно запечатлевавшихся в памяти.

По существу дела, Гапону следовало бежать от заграницы, как от чумы. За границей, как и в ссылке, известная степень оторванности, остающаяся даже при самой энергичной работе и самых живых организационных связях с Россией, и узкий круг лиц, в котором приходится вращаться, поневоле создают неизбежность вариться в собственном соку. А если принять во внимание нервную взвинченность, нередкую в претерпевающем все возможные и невозможные мытарства революционере, да учесть к тому же изрядную наличность людского мусора, выброшенного революционными волнами на заграничные отмели и гниющего там, то нетрудно будет понять, что морально слабому и неустойчивому человеку здесь нетрудно опуститься. Создается своего рода душный, спертый воздух провинциального уголка с мелочными интересами, с последовательными наслоениями застарелых личных счетов и уязвленных эмигрантских самолюбий. Повторяю, только люди с большим запасом духовных сил могут остаться нетронутыми, незагрязненными. Потому-то и сияют такими яркими звездами неотразимо привлекательные, кристально чистые образы ряда ветеранов революции, по закону контрастов особенно ярко оттеняемые серым, будничным фоном окружающей среды, – такие лица, как покойный Лавров, как Кропоткин, Чайковский, Шишко и другие. Гапон не принадлежал к числу таких людей, и заграничная атмосфера была для него убийственна.

Человеком партии – какой бы то ни было – Гапон никогда не был и органически быть не мог. Быть человеком партии – значит, во-первых, органически связать концы с концами во всем своем общем миросозерцании, иметь некоторое определенное теоретическое credo, сплести все свои идеи в одно органическое целое, быстро воспринимающее и ассимилирующее все новые впечатления жизни. Быть человеком партии – это значит, далее, уметь себя дисциплинировать, уметь врасти неразрывно в некоторое организованное целое, уметь, когда нужно, поступиться теми или другими влечениями, сохраняя при этом, конечно, полную самостоятельность и свободу в идейной области. Словом, внутренняя дисциплина мыслей и организационная дисциплина в действиях – вот типичные черты психологии настоящего партийного человека.

Гапону были одинаково чужды обе эти черты. Человек теоретически совершенно необразованный и даже невежественный, он никогда не мог выработать себе чего-нибудь цельного, я уже не говорю – теоретически обоснованного. Все, что он ухватывал в партийных взглядах, он всегда крайне упрощал и вульгаризировал. Получалось некоторое примитивное и, так сказать, механически-составное целое, из которого без ущерба для остального всегда можно было вынуть любую часть и заменить другой, новой. Правда, в этом виде его взгляды являлись очень приспособленными для простых, совершенно «необработанных» умов самой серой массы. И Гапон это хорошо чувствовал. Он не имел и не мог иметь своего критерия истинности того или другого положения – критерия научного, теоретического, вообще логического. Его место у Гапона заступал чисто психологический критерий – способность данного положения быть сразу сочувственно воспринятым массами. Иными словами, соблазнительность того или другого лозунга для широких, серых масс – такова для него была высшая инстанция. Линия наименьшего сопротивления заменяла для него линию наивысшей целесообразности. Типичная черта демагога. В конце концов, она приводила к полнейшему равнодушию к теориям и крайней неразборчивости в выборе лозунгов.

Что касается другого рода дисциплины – организационной, то она была чужда натуре Гапона еще более. Он был типичным одиночкой. Как демагог, непостоянный в своих лейтмотивах, он не мог, физически был не в состоянии участвовать в общей «мирской» выработке тактической линии поведения, спеваться с другими, как с равными, и затем координировать свои действия с действиями товарищей. Партийное дело – хоровое дело. А Гапон, если бы он даже совершенно искренно дал обещание придерживаться такой-то линии поведения, все равно не смог бы сдержать его до конца. Он нарушил бы это обещание, как нарушил бы любое из обещаний самому себе – при первом же случае, когда нашел бы практически более выгодным поступить на какой-нибудь иной манер.

Если хотите, он по натуре был полный, абсолютный анархист, неспособный быть равноправным членом организации. Всякую организацию он мог себе представить лишь как надстройку над одним всесильным личным влиянием. Он должен был один стоять в центре, один все знать, один сосредоточивать в свих руках все нити организации и дергать ими крепко привязанных на них людей как вздумается и когда вздумается. Характерно, что в последнее время своего пребывания за границей Гапон обнаруживал особенное тяготение к анархистам и анархизму. Он, повторяю, сам лично не мог выносить никакой организационной дисциплины. Анархистское отрицание организации (хотя и не все анархисты логически доводят его до конца) было, поэтому, для него как раз по сердцу. Правда, если для него самого налагаемый организацией обязанности были «бременами неудобоносимыми», то на других возлагать еще тягчайшие «бремена» он, наоборот, очень любил. Но одно не противоречило другому. Анархистская «свобода личности» есть вообще фикция, и может быт, нигде нет такого деспотизма отдельных боле сильных индивидуальностей, как в анархистских кружках.

Где отвергается стройная организационная дисциплина, соподчиняющая всех, там на ее место неизбежно встает расплывчатая группировка вокруг центров личного влияния. Расплывчатость этой группировки и перемежающийся состав, облегчая уход всех, сколько-нибудь несогласных, не дает создаться никаким ограничениям влияния вожака. Тем непоколебимее и безусловнее является его власть в узком районе окружающей его периферии. Вот почему анархизм вечно дробится почти на столько же особых, программно-своеобразных групп, сколько и людей – более выделяющихся и заметных людей.

Когда состоялся ряд свиданий Гапона с некоторыми видными представителями партии с.-р. и когда перед ними начала постепенно все более и более выясняться его реальная, а не легендою созданная личность, для них прежде всего выяснилось, что не имеет смысла пытаться сделать из Гапона партийного человека, хотя тогда видимым образом сделать это было бы не особенно трудно. Правда, только что, и по-видимому с его ведома, социал-демократы через Каутского и, кажется, через интернациональное бюро поведали urbietorbi, что Гапон пристал к «великой, российской, единой». Но он уже казался разочарованным ею. Справедливо или нет, но на него организация в тогдашнем ее виде произвела впечатлите не деловой, не боевой. Со свойственною ему резкостью он говорил эмигрантам с.-р.: «Там болтуны, все болтуны… дела не делают, не умеют, не делают дела… нет у них ничего, а у вас, я вижу, практика, у вас есть «боевая» ... А они все говорят, все предлагают, все проектируют, а к делу как приступить, не знают… все болтуны там, там нечего мне делать»…

Гапону, видимо, казалось в высокой степени безразличным – быть гласно приписанным по социал-демократическому департаменту и в то же время войти в какую угодно организацию социалистов-революционеров. Он готов был легко переменить организацию. Но ему было сказано: «Не торопитесь выбором партии. Лучше оглядитесь хорошенько. Не имеет смысла входить для того, чтобы, может быть, завтра же выйти. Наш вам совет – не связывать себя организационно. Беспартийное положение имеет свои преимущества. Вас больше всего привлекает практическая сторона дела, а не теории. Не связывая себя организационно, вы можете как угодно много работать в смысле практических соглашений. Момент исключительный, боевой. Как ни заело социал-демократию сектантство и фракционный фанатизм, быть может, и она окажется расположенной с этим считаться. Идея практического соглашения всех партий носится в воздухе. Оставаясь вне партий, вы, может быть, легче всего сможете несколько помочь ее осуществлению. Этим вы удовлетворите обуревающей вас жажде дела, и в то же время, не свяжете себя преждевременными партийными обязательствами, которых вы потом не сможете выполнить, что поведет к совершенно не-желательным недоразумениям».

Гапон с восторгом ухватился за эту мысль. Он немедленно составил соответственное заявление в виде «письма в редакцию» и отправился с ним в редакцию социал-демократической «Искры». Но там его ждала целая история. Ему сказали, что с его стороны такой шаг некорректен. С его согласия или без его протеста европейский социалистический мир извещен, что Гапон стал социал-демократом. Теперь извещавшие об этом выставляются лгунами…

После долгой и жаркой беседы смущенный Гапон согласился на предложенный ему компромисс: к словам «остаюсь вне партий» приставить, по крайней мере, «разделяя принципы социал-демократии». Потом он объяснил, что не видел в этом ничего, нарушающего его межпартийное положение: «ведь с.-ры – те же социал-демократы, только к тому же и революционеры». Вряд ли тогда Гапон влагал в понятие «революции» что-нибудь более глубокое, чем внешние атрибуты, вроде бомб и револьверов…

Однако после совещания с друзьями Гапон сообразил, что дал маху и снова полетел в «Искру». Новое объяснение; категорический отказ редакции изменить что-либо в уже набранном и сверстанном письме; ультиматум Гапона; улаживание инцидента согласно его желанию; видимое восстановление «худого мира» и действительный надрыв былых дружеских отношений.

Тем временем подоспела наделавшая шуму прокламация одной из социал-демократических областных организаций. Прокламация эта была, действительно, крайне нетактична. В то время, когда еще не было ни малейших оснований подозревать преданность Гапона; в то время, когда он еще весь был под обаянием могучего массового движения и беззаветного пролетарского энтузиазма; в то самое время, когда он клялся «отмстить», и клялся настолько искренно, насколько он способен был быть искренним в совершенно исключительные, светлые моменты, – в это самое время прокламация окатывала его с ног до головы помоями, называла его «обнаглевшим попом», пытавшимся украсть из-под красного знамени «великой, российской, единой» пролетариат, чтобы собрать его под своими хоругвями и т. п. Нетрудно представить наступившую сначала подавленность, сменившуюся затем сдавленным, но тем более сильным гневом Гапона! Он то и дело возвращался к этой теме; он говорил, что правительство всячески старается посеять среди рабочих смуту, выставляя его человеком, который рабочих двинул, как пушечное мясо, и теперь то же самое говорят социал-демократы… Дело погибнет, все впечатление 9 января пропадет, будет испорчено…

И он начинал клясться, что отмстит социал-демократам; сулил заявить рабочим, что социал-демократы – это интеллигенты, которые хотят только командовать рабочими, и т.п., и т.п.

Только с большим трудом удалось его упокоить и удержать от демагогических приемов. Впоследствии он несколько поуспокоился когда, с одной стороны, взволновавшую его прокламацию осудила с.-д. «Искра» и с.-р. «Революционная Россия».

Как бы то ни было, связь его с тою фракциею социал-демократии, с которою он сначала сошелся («меньшевики»), была совершенно надорвана.

Тем временем Гапон обратился в интернациональное социалистическое бюро с письмом, в котором, во избежание недоразумений, сообщал, что под влиянием событий 9 января переходит в социалистический лагерь, сохраняя внепартийную позицию по отношению к различным, борющимся между собою в России социалистическим фракциям, и от всей души желая их возможно скорейшего объединения.

Письмо имело неожиданные последствия. Интернациональное бюро и вообще весь западноевропейский социалистический мир был давно озабочен распрями среди русских социалистов. Влияние, которое оказывали на общеевропейское политическое положение судьбы русской революции, не давали возможности отнестись безучастно к этому страшному тормозу движения. Интернациональное бюро решило воспользоваться, как удобным поводом, письмом сделавшегося мировою знаменитостью священника-революционера. И оно разослало это письмо ко всем партиям при циркуляре, приглашавшем по возможности немедленно сделать попытку к желанному объединению или, по крайней мере, соглашению.

Таким образом, Гапон оказался как бы инициатором попытки к межпартийному соглашению. Он ревностно взялся за дело и, опираясь на моральный авторитет международного социалистического бюро, разослал всем партиям приглашение прислать к определенному сроку на конференцию своих делегатов для совещания. Не стану передавать историю этой конференции, организованной, конечно, очень плохо – да частное лицо и не могло ее организовать хорошо, а обостренные отношения между двумя главными лагерями, с.-д. и с.-р., обусловливали собою отсутствие такой организации, которая бы, пользуясь общим доверием, могла взять инициативу на себя. С.-д. фракция меньшевиков, между которой и Гапоном, как мы выше сообщали, пробежала черная кошка, вовсе уклонилась от участия в конференции. «Большевики», «Бунд», «Армянская с.-д. рабочая пария», «Латышская социал-демократия» явились. Но между ними и остальными организациями произошел конфликт: последняя из названных выше организаций потребовала в виде ультиматума исключения из конференции другой латышской организации, также носившей имя с.-д., но по программе и тактике более близкой к с.-р.; ультиматум был поддержан другими с.-д. организациями, и непринятие его собранием заставило их заявить об отказе от участия в конференции. Оставшиеся (русские с.-р., польская социалистическая партия, армянская революционная федерация, грузинские соц.-рев.-федералисты, финляндская «пария активного сопротивления» и белорусская революционная громада) продолжали конферировать и пришли к некоторым ценным практическим результатам. Гапон, присутствовавший с совещательным голосом, внес предложение о немедленном образовании общего «боевого комитета», во главе которого стал бы он, Гапон. Присутствовавшие партии, однако, нашли это «преждевременным», что. вместе с выходом с.-д., сильно охладило Гапона.

Через несколько времени он уже обращается к с.-р. с предложением вступить в их партию с тем, чтобы был, опять-таки, немедленно образован боевой комитет из трех лиц, в том числе его. Он получил ответ, что вступлению его в партию, если он считает себя совершенно определившимся, будут рады, но ставить партии какие бы то ни было условия при вступлении – совершенно недопустимо. Вступив в партию, он может агитировать за учреждение такого боевого комитета, может и выставлять свою кандидатуру; но он будет иметь в решении этого вопроса такой же голос, как всякий другой член, боевой же комитет создастся тогда, в таком числе и из таких лиц, как это решит, если решит, партия; в партии не может быть лиц неравноправных: каждый является рядовым и для всех равно обязательна дисциплина. Это очень не понравилось Гапону. Он выставлял еще требование, чтобы по вступлении в партию он знал «все». На это он также получил ответ, что в революционном деле обязательна конспирация, и каждый должен знать из конспиративной области лишь то, что ему необходимо знать для несения выпадающих на его долю партийных обязанностей: из этого правила исключений быть не может.

Недовольство Гапона всем этим было крайнее. Тем не менее, он, после некоторого раздумья, объявил, что вступает в партию. По-видимому, он рассчитывал добиться своего не мытьем, так катаньем. Но именно в это время возросло и окрепло недоверие к его личности. Дело в том, что, заявив о своем вступлении в партию, Гапон ни на минуту не переставал вести по собственной инициативе всевозможные сношения: с с.-д. большевиками, с группой В. Поссе, с анархистами, с махаевцами… С разных сторон доходят слухи, что везде он «свой», везде что-то мастерит, плетет какую-то сеть… К нему приступают – он сконфуженно ежится и твердит все одно: «Ничего, ничего… всех надо использовать, знаете, использовать всех... Я вот священническую рясу использовал, использовал связи в высших сферах… все пойдет хорошо… Ну, ничего, ничего» ... Наконец, его припирают в угол, ему указывают, что он уговаривает партийных людей делать для него то-то и то-то, скрывая это от партии. Ему указывают, что он не посвящает партию в те сношения, которые ведет со своими бывшими «гапоновцами»…

Припертый к стене, он смущенно оправдывается… В качестве «смягчающего вину обстоятельства» он начинает напоминать о своем прошлом... И вдруг – взрыв энергического излияния чувств. «Я поклялся отмстить! Я никогда не прощу этого дня!... Только мщение для. меня имеет цену, все остальное – средства… Да, я готов все и всех использовать, может быть, я и с вами иногда ради этого поступал не так, как следует, а как мне нужно... Но это только потому, что я предан рабочему делу!». Возбужденные, аффектированные слова обрываются на самом высоком аккорде и следом затем – мгновенный, едва уловимый острый и холодный блеск брошенного исподлобья взгляда, внимательно взвешивающего силу произведенного впечатления…

Этого мало. Чтобы загладить то, что он считает маленькой «неловкостью», он «утешает» партию таким предложением: «Я организую рабочий союз… Мы, знаете, назовем его беспартийным, просто всероссийским рабочим союзом… К нам все пойдут, и социал-демократы-рабочие пойдут… Ведь они, социал-демократы, не понимают рабочего, не уважают его самодеятельности. Все рабочие к нам пойдут… Действовать надо, действовать... И все пойдет хорошо. У социал-демократов мы всех рабочих отнимем… И эсеры-рабочие пусть тоже идут, и пропагандистов, и литературы вы нам дайте… Союз у нас будет беспартийный, но мы будем проводить эсеровскую программу. Ведь каждый рабочий понимает, что землю всю нужно вернуть целиком народу, всему народу… Или вот что: ну, хотите? Втайне союз войдет в партию, будет частью парии с.-р. И все пойдет хорошо!».

Ему объяснили, что пария принципиально считает недопустимым и морально нечестным вести такую «двойную бухгалтерию». И вместе с тем ему было предложено «расстаться друзьями»: «Ведь вам никогда не улечься в рамках организационной дисциплины, она вас тяготит… Верните лучше себе свободу действий…».

Гапон согласился, трогательно распространяясь о том, что с.-р. замечательные, благородные, хорошие люди... По выходе из партии он принялся за организацию своего «всероссийского союза». Он пробовал поставить литературный орган этого союза и снова приехал посовещаться с партийными людьми – а одновременно и с с.-д. – относительно программы нового издания. «Совещания» кончились неблагополучно. В проекте «заявления» об издании резко звучали демагогические ноты. Гапон явно намеревался сделать попытку организовать свой «Всероссийский рабочий союз» на проповеди недоверия к интеллигенции (а тем самым и к партиям). В виду его несогласия изменить соответствующие места, люди партии заявили ему, что отказывают новому предприятию во всякой поддержке и будут бороться против той вредной тенденции, которая проскальзывает в «заявлении».

Гапон уехал в настроении еще большей отчужденности, но вскоре сообщил, что отказывается от мысли об издании газеты и, видимо, старался сгладить испорченные отношения. Впрочем, как впоследствии оказалось, у него просто дело «не вытанцевалось» после того, как он попеременно столковывался о редакторстве: с одним независимым эсером, одним социал-демократом, с одним анархо-социалистом, с одним полумахаевцем и с одним эсером-максималистом (говорю только о тех его сношениях, которые нам стали известными; весьма вероятно, что были и другие). Вообще в это время он производил впечатлите человека, мечущегося из стороны в сторону «без руля и без ветрил», с головою, полною самых фантастических и грандиозных планов, и с более чем слабым представлением о тех средствах, которыми они могут быть осуществлены. Никакие указания, никакая критика, никакие увещания уже не действовали. Mnia grandiosa была форменная и не оставляющая ожидать ничего большего.

Наконец, последний раз людям партии пришлось иметь дело с Гапоном во время известной эпопеи «Джона Графтона», парохода с грузом оружия, разбившегося у берегов Финляндии. Это предприятие, в организации которого участвовали финляндские «активисты» и русские эсеры, очень интересовало Гапона. Заручившись вначале обещанием последних уделить некоторую часть груза гапоновскому «союзу» и завязав на этой почве знакомство с финляндцами, Гапон двинулся в Россию (впрочем, далее Финляндии он не проехал). Надо думать, что когда-нибудь лица, видевшие там Гапона, расскажут подробно всю характерную эпопею этого путешествия. Я не наблюдал ее лично. Поэтому скажу только несколько слов о самой сущности установленных затем партийным расследованием фактов. Оказалось, что в Финляндии Гапоном были приняты меры для получения в свои руки всего того груза, который предназначался для России; финляндцы были убеждены в том, что Гапон уполномочен на это от эсеров; Гапон в целом ряде мест выдавал экспедицию «Джона Графтона» за свое личное предприятие и даже за одну из частей еще более обширного предприятия; для получения части груза явился к нему и представитель от одной из двух с.-д. организаций, вероятно, также обманутый Гапоном. «Цель оправдывает средства», цель определяется моим «я» и его планами – этому правилу он непреклонно следовал и здесь.

Стоит еще упомянуть, что финляндцы, встретившее вначале Гапона, как Бога, – в конце его пребывания и после его поспешного и ничем не мотивированного бегства не могли о нем говорить без пренебрежительного смеха. Так опустился до мелкого интриганства и так ослабел морально когда-то казавшийся столь славным Гапон...

Растерявши всех друзей и заставивши все партии порвать с ним связи, Гапон остался окруженным небольшим количеством завербованных им в разных местах приверженцев из молодежи, сущих ничтожеств, но слепо, фанатически в него веривших. Они были абсолютно послушными и слепыми орудиями в его руках и обожали его безгранично. Их он умел порабощать и приковывать к себе несокрушимыми оковами. Как на один образец, укажу на факт, переданный мне одним из гапоновских «редакторов на час». Отправляя одного рабочего, бывшего эсера, с каким-то важным для себя поручением и, видимо, подозревая его в скрытом эсерстве, Гапон приставил к нему одного из своих «верных», взяв с него предварительно торжественную клятву – если посланец изменит пославшему и поведет какую-нибудь свою линию – немедленно убить его, как изменника. Сколько осталось еще у Гапона таких верных, «спаянных кровью» или, по крайней мере, кровавыми клятвами?

При приезде своем за границу Гапон не раз утверждал, что все события 9-го января были им предвидены и что он действовал совершенно сознательно, шел на все это как на необходимость. Тогда мы не верили этой ретроспективной проницательности и думали, что он сам не ведает, что говорит. Долгое время оставалось непоколебимым представление о Гапоне как человеке, искренно и медленно, с массами, излечивавшемся от старых иллюзий. Да и слишком ужасна была мысль о холодной решимости вести безоружные массы под расстрел. В этом было что-то наполеоновское, а от Гапона до Наполеона – дистанция огромного размера. В нем было слишком много хлестаковского, чтобы оставалось достаточно места наполеоновскому.

После финляндской эпопеи Гапону было высказано прямо в лицо все, что думали об его поведении. После этого партия с ним более никаких связей и сношений не имела. Тем временем наступили новые события, подоспело 17 октября… Дни возрождения России были днями окончательного падения Гапона…

Это был человек, опоздавший умереть. Оставшись жить после 9 января, он запачкал память этого дня грязью. На грязь полилась кровь, – его собственная кровь.

(19 ноября 1873, город Камышин, – 15 апреля 1952, Нью-Йорк). Из дворян. После окончания гимназии поступил на юридический факультет Московского университета. Революционную деятельность начал в конце 80-х гг. XIX века в народнических кружках Москвы, вошедших позже в партию "Народное право" (1893). В 1894 по делу "народоправцев" арестован, исключен из университета. 8 месяцев пробыл в Петропавловской крепости, выслан на 3 года в Тамбов. Здесь начал публицистическую деятельность, участвовал в создании одной из первых организаций крестьян в России "Крестьянское братство". В 1899 выехал за границу. Занимался разработкой аграрной теории.

Один из основателей в 1900 "Аграрно-социалистической лиги". В результате ее слияния с "Южной партией социалистов-революционеров" и "Северным союзом социалистов-революционеров" в конце 1901 – начале 1902 образовалась партия эсеров (ПСР); бессменный член ее ЦК. В 1902 возглавил вместе с М.Р. Гоцем (см. Гоц М.Р.) газету "Революционная Россия", вскоре ставшую ЦО ПСР, занял в ней положение ведущего идеолога и теоретика. В 1905 вернулся в Россию. На 1-м съезде ПСР (декабрь 1905 – январь 1906) пытался примирить правую группу – либеральных народников, и левую – близкую к анархистам. Найти компромисс не удалось, обе группы откололись. Центристская позиция была характерна для всей политической деятельности Чернова как лидера партии. Съезд принял подготовленную им программу, центральным пунктом которой была "социализация земли"– обращение ее в народную собственность с последующим распределением на основах уравнительного землепользования. Программа, предусматривавшая ликвидацию частной собственности на землю и безвозмездную передачу помещичьей земли крестьянам, обеспечила эсерам и лично Чернову поддержку со стороны крестьянства. В программе выдвигались также требования демократической республики, введения рабочего законодательства, 8-часового рабочего дня.

После поражения Революции 1905 – 07 эмигрировал (1908), был редактором органа эсеров "Знамя Труда". В дискуссии по вопросу о применении тактики индивидуального террора, возникшей в связи с разоблачением провокатора Е.Ф. Азефа, отстаивал ее сохранение в арсенале партии.

После начала первой мировой войны занял интернационалистскую позицию. На конференции социалистов стран Антанты в Лондоне (февраль 1915) вместе с М.А. Натансоном подписал декларацию, квалифицировавшую войну как зло, преступление и высказывавшую мысль, что нужна не победа одной из группировок, а рост внутри всех государств народного движения. "Через революцию в отдельной стране – к революционному кризису общеевропейского масштаба и значения", – подчеркивал Чернов ("Жизнь", 1915, 17 октября). Участвовал в Циммервальдской (1915) и Кинтальской (1916) международных конференциях интернационалистов. Анализируя причины краха 2-го Интернационала, доказывал, что его воссоздание невозможно на старой основе, но на разрыв с социал-шовинистами не шел, за что подвергался критике как слева, так и справа.

После Февральской революции 1917 Чернов пытался выехать в Россию через Англию, но был выдворен английским правительством во Францию. 8 апреля вместе с Б.В. Савинковым и Н.Д. Авксентьевым Чернов приехал в Петроград. В речи на Финляндском вокзале "призвал к объединению всех народнических групп и партий, указав, что сейчас нельзя распыляться, нельзя уходить в секты, призвал к воссозданию Интернационала" ("Дело Народа", 1917, 9 апреля). Кооптирован в Совет РСД 9 апреля, 14 апреля – в Петроградский комитет эсеров и в редакцию ЦО ПСР газеты "Дело Народа", 15 апреля вошел в бюро исполкома Совета РСД, 16 апреля стал сопредседателем отдела международных сношений исполкома Петроградского Совета. Чернов развернул активную деятельность, участвовал в митингах, являлся лектором при оргбюро Совета КД, 25 апреля был избран в Совет ПСР.

Чернов считал необходимым, исходя из характера Февральской революции, поддержать буржуазное Временное правительство. На лекции в Москве 30 апреля и на совещании в Петрограде 5 мая говорил: "Демократия поступила совершенно правильно, предоставив цензовой России образовать власть", поскольку цензовые элементы (буржуазия) были к тому подготовлены, а трудовая Россия наскоро импровизировала свою организацию – Совет РСД ("Дело Народа", 1917, 6 мая). Во время Апрельского кризиса на заседании исполкома Петроградского Совета (1 мая) эсеры первыми решили участвовать в коалиционном правительстве при условии вхождения в него социал-демократов. Чернов оговорил свое согласие участием в правительстве И.Г. Церетели. 5 мая Чернов стал министром земледелия. Его назначение поддержал 1-й Всероссийский съезд КД (4 – 28 мая), на котором Чернов обещал провести радикальную земельную реформу, прежде всего в соответствии с эсеровской программой запретить куплю-продажу земли; 24 мая выступил против самовольного, в том числе организованного, захвата земли крестьянами; избран в Исполком Совета.

В своей деятельности Чернов опирался на Главный земельный комитет, образованный Временным правительством для общего руководства по проведению земельной реформы. Однако он встречал противодействие правых сил, выступавших против радикальных аграрных преобразований, в первую очередь против раздела помещичьих земель и запрещения земельных сделок. На Северной областной конференции эсеров (май) оправдывал бездействие правительства в аграрном законодательстве, за что подвергся критике. На 3-м съезде ПСР (25 мая – 4 июня, Москва) сделал два доклада: о текущем моменте и о политике эсеров в национальном вопросе и отношении к национальным социалистическим партиям. Чернов утверждал, что в ближайшее время все перемены в истории будут проходить "под знаменем партии социалистов-революционеров." ("3-й съезд ПСР", П, 1917, с. 66). Охарактеризовал главное требование момента – "великую самоорганизацию трудовой, рабочей демократии в городе и деревне" (там же, с. 71), а основным двигателем революции назвал "рост правосознания рабочих, трудовых масс России" (там же, с. 72). Доказывал, что страна стоит перед катастрофой, развивающейся из экономического, продовольственного, финансового кризиса, и видел выход из него в том, чтобы развивать всю хозяйственную жизнь "под знаком кооператизма и коллективизма, под знаком общественного, вместо индивидуального" (там же, с. 75), оказать тем всемерное содействие "революционизированию демократии Запада" (там же, с. 95). Чернов говорил об отсутствии в современном буржуазном обществе классов, "способных созидать социализм" (там же, с. 186), обосновывал оборонческую политику партии, утверждая, что в развязывании войны повинен только царизм и с его свержением ее характер изменился, Россия освободилась от захватнических иллюзий и выступает в лице Временного правительства за демократический мир. Поддержал организацию наступления на фронте, так как "нет защиты без наступления" (там же, с. 195). В докладе на съезде по национальному вопросу Чернов отстаивал принцип "федерирования во вне и внутри страны", то есть "установления принципов равноправия наций, наделения полным суверенитетом отдельных единиц" (там же, с. 406). Выступал за "Соединенные Штаты России", создаваемые через Учредительное Собрание. Федерация, как доказывал Чернов, это исконная традиция, "генеалогическая линия русского социализма", который только один "может проложить дорогу этим новым формам самоуправления" (там же, с. 408).

На 1-м Всероссийском съезде Советов РСД (3 – 24 июня) Чернов 5 июня заявил, что русский пролетариат связан с национальным капиталом. Он призвал упорядочить революционную стихию, исходя из того, что перед Россией открылись две возможности: "?путь перехода к организованной творческой работе, созидательной работе и путь толкания революции по явочно-захватно-сепаратно-розничному пути действия", последний уже привел к тому, что "русская революция начинает съезжать вниз по какому-то зловещему оползню разрухи" ("1-й съезд Советов", т. 1, с. 107). "Преступно" сужать социальный базис революции, отстранять "цензовый элемент" от политической жизни, а также проводить самочинные действия при решении аграрного вопроса. Борьба большевиков против цензового элемента означает "путь постепенного и непреклонного суживания того базиса, на который опирается новая революционная власть, и такого суживания, пока последний жирондист не будет казнен последним монтаньяром, социалистическим якобинцем" (там же, с. 108). Рисуя перспективу революции, Чернов видел два пути: ...российская революция или перешагнет... узкие национальные рамки" и тогда ей будет "дана сила мировая, всеевропейская, вместе с тем всемирная", или ей "грозит опасность задохнуться в этих узких, в этих тесных, в этих ограниченных рамках" (там же, с. 99). Он высказался за создание сильной армии как фактора внутренней и международной политики, против заключения сепаратного мира с Германией. Главной задачей политики по отношению к союзникам считал "облегчить действие социалистических демократий этих стран" (там же, с. 105).

В конце июня на заседании Временного правительства Чернов сделал доклад о политике Министерства земледелия с обоснованием внесенных на рассмотрение законопроектов, в первую очередь о запрещении сделок по купле-продаже земли до принятия Учредительным Собранием решения по земельному вопросу. Законопроект был одобрен Главным земельным комитетом, но встретил резкие возражения кадетов. Чернов согласился на компромисс и заявил премьер-министру Г.Е. Львову, что "готов идти и дальше в устранении всех возможных недоразумений... Я согласен принять текст законопроекта, указав в нем, что вопрос идет не об абсолютном запрещении земельных сделок, а лишь о том, что каждая земельная сделка может осуществиться лишь с разрешения государственных органов, ведающих вопросами сельского хозяйства, то есть местного земельного комитета". Львов не согласился, усматривая в проекте "уничтожение права землевладельцев располагать своей собственностью" (Церетели И.Г., Воспоминания о Февральской революции, т. 2, Париж, 1963, с. 354). Законопроект стал одной из причин правительственного кризиса и после отставки Львова был принят правительством Керенского 12 июля.

Во время Июльского кризиса имела место попытка ареста Чернова собравшимися у Таврического дворца кронштадтскими матросами, обвинившими его в потворстве кадетам. Освободил его Л.Д. Троцкий, призывавший матросов не мешать своему собственному делу... "мелкими насилиями над отдельными случайными людьми". Объявив: "Гражданин Чернов, вы свободны", он дал ему возможность вернуться во дворец (там же, с. 307-08). Вместе с тем крестьяне заявляли о поддержке "крестьянского министра", который хочет "обеспечить трудовой народ", требовали проведения земельной реформы и борьбы с "происками кадетов" (см.: Гусев К.В., Партия эсеров. От мелкобуржуазного революционаризма к контрреволюции, М., 1975, с. 125 – 26). Чернов остался во 2-м коалиционном Временном правительстве. Кадетская печать развернула кампанию против Чернова, добиваясь его отставки. Газета "Свободный Народ" писала 22 июля: «С одной стороны, представители социалистов, как, например, Церетели и Чернов, все еще не могут отказаться от злосчастной мысли продолжить политику "углубления революции", с другой – являются люди, которые говорят, что дальнейшее "углубление революции" приведет страну к разложению и погубит все, что добыто той же революцией... Последняя точка зрения единственно правильная». Еще 20 июля Чернов подал в отставку, потребовав расследования своей деятельности, но ВЦИК Советов РСД и Исполком Всероссийского Совета КД выразили ему доверие. В конце июля он был выдвинут кандидатом, а в ноябре избран членом Учредительного Собрания (по списку ПСР).

26 августа, в начале выступления Л.Г. Корнилова, Чернов вышел из Временного правительства. На заседании ВЦИК Советов РСД и Исполкома Всероссийского Совета КД в ночь на 2 сентября выступил против предложения большевиков взять власть. После создания 24 сентября 3-го коалиционного правительства написал статью "Страницы из политического дневника" (предназначалась для "Дела Народа", но была опубликована лишь после свержения Временного правительства) с резкой критикой демократии, "которая из прошлого вынесла больше умения бороться, свергать и разрушать, страдает слабостью слишком много разговаривать и слишком мало делать". Он обвинил демократические партии во "властебоязни", в уступках кадетам, которые диктуют свои условия, а блок с ними назвал "коалицией без коалиции". Чернов признал ошибкой отказ демократических партий от взятия власти: "Если, получив вотум народного доверия, мы его не используем и будем топтаться вокруг власти–то эта пустопорожняя тактика поистине может произвести впечатление полной государственной импотенции и привести к разочарованию народных низов". На возражения, что взятие власти до Учредительного Собрания является ее узурпацией, отвечал: «...что же касается вопроса об "узурпаторстве", то кто же может искренно оспаривать очевидный факт, что сейчас массы тянутся именно к социалистическим лозунгам и партиям, а следовательно пришел их исторический черед – показать свою способность спасти родину и революцию» ("Вопросы истории КПСС", 1991, № 6, с. 118 – 19). Чернов приходит к выводу: «При той тактике, которую усвоила... демократия, она осуждена на поражение. По-видимому, большевистский бурун грянет неотвратимо. Я безрадостно гляжу на ближайшее будущее... Ответственно мыслящая часть трудовой демократии будет ослаблена и дискредитирована... Надо было не упускать, когда все шло прямо к нам в руки, а "не удержался за гриву – за хвост и подавно не удержишься"» (там же, с. 126).

Октябрьскую революцию Чернов категорически не принял. 25 октября в 12 часов на съезде крестьянских депутатов Западного фронта призвал к борьбе против большевистской власти, но антисоветская резолюция поддержана не была. Был одним из организаторов 26 октября Комитета спасения Родины и Революции, вошел в его военно-организационную комиссию. Участвовал в обеспечении похода А.Ф. Керенского – П.Н. Краснова из Гатчины на Петроград и восстания юнкеров 29 октября. Прибыл 27 октября в Псков за военной помощью, убеждал по телеграфу Н.Н. Духонина в том, что "не исключена возможность мирной ликвидации петроградских событий путем переговоров, но только при условии скорейшей присылки серьезных подкреплений с пехотными частями" (Минц И.И., История Великого Октября, 2 изд., т. 3, М., 1979, с. 150). Чтобы отстранить большевиков от власти, Чернов вместе с бывшим военным министром А.И. Верховским, лидерами эсеров и меньшевиков Н.Д. Авксентьевым, Б.О. Богдановым, А.Р. Гоцем и другими прибыл в Ставку, в Могилев, где участвовал (4 – 11 ноября) в переговорах о создании единого "общесоциалистического правительства", в председатели которого была выдвинута его кандидатура. Попытка сформировать правительство была пресечена. Могилевский Совет принял решение об аресте Духонина, Ставка была занята революционными солдатами.

В конце ноября Чернов вошел в "Союз защиты Учредительного Собрания". На 4-м Экстренном съезде ПСР (26 ноября – 5 декабря) выступал несколько раз. В докладе по текущему моменту говорил, что революция характеризуется "перемещением власти от России цензовой к России рабочей, трудовой" ("Краткий отчет о работе 4-го съезда ПСР", П., 1918, с. 15). Выделил три этапа эволюции партии эсеров: от Апрельского до Июльского кризиса, когда была "социалистическая демократия еще недостаточно организована и сильна, чтобы вырвать всецело власть из рук цензовой России, ...но в то же время она уже не могла оставить всю полноту власти в руках цензовой России" (там же, с. 14), возникло 1-е коалиционное Временное правительство; в июле встал вопрос о переходе власти в руки трудовой социалистической демократии" (там же, с. 15), но меньшевики и эсеры спасовали, поэтому образовалась 2-я коалиция с кадетами; наконец, выступление Л.Г. Корнилова поставило вопрос об "однородном социалистическом правительстве".

Чернов показал отличие концепций революции у ведущих социалистических партий: меньшевики считали, что русская революция является буржуазной и поэтому, "естественно, должна держаться на коалиции сил России цензовой и России трудовой"; эсеры исходили из того, что революция начинается как революция "политическая", но, "уничтожая частную собственность на землю, она пробивает огромную брешь в цитадели буржуазной собственности". Эта "народно-трудовая" революция, главный вопросом которой является аграрный, открывает переходную эпоху "между порою чисто буржуазного уклада" и "порою будущего социалистического переустройства" (там же, с. 22 – 23;), в основе теории В.И. Ленина, как считал Чернов, лежало решение "форсировать социалистическую революцию в самой отсталой стране в расчете на то, что она подтолкнет всю остальную Европу и вызовет там социалистическую революцию. Но для социалистической революции в России отсутствуют и внутренние и внешние предпосылки. Предпринятые в "условиях безнадежности", социалистические преобразования могут привести лишь к отрицательным результатам. Единственно правильное решение вопроса – "работать и существовать в рамках господствующей хозяйственной системы, в рамках капитализма" (там же, с. 23). Чернов призвал оказывать противодействие большевикам, которые узурпировали власть, поставив перед свершившимся фактом 2-й Всероссийский съезд Советов РСД, считать правомочным осуществлять революционные преобразования только Учредительное Собрание.

На Учредительном Собрании 5 января 1918 Чернов был избран его председателем. Он заявил, что "русская революция [не] может не остаться верной... лозунгам демократического мира, мира без победителей и [без] побежденных, мира, в котором победителями были бы только народы, а побежденными только те, кто виновны в этой бойне" ("Учредительное Собрание", с. 9 – 10; в квадратных скобках варианты стенографического отчета, приведенные на тех же страницах). Выступая против сепаратного мира с Германией, Чернов доказывал, что "народная свободная демократическая Россия, шествующая под красным знаменем социализма", должна через свой "государственный орган" Учредительное Собрание "пригласить на совещание для общей войны против войны социалистов всех стран" (там же, с. 11 – 12), вести переговоры "[не о предательски-сепаратном]", а "о всеобщем демократическом мире – мире на основе великих, неумирающих лозунгов российской трудовой, рабочей, народной революции" (там же, с. 13). Чернов отстаивал "единство России" на основе федеративного устройства, в котором "все народы-братья" будут "вырабатывать свои национальные органы самоуправления" и выскажут в них "свою трудовую волю" (там же, с. 15). Своеобразие момента, отмечал Чернов, состоит в том, что в стране "одновременно с максимальной волей к социализму [сказывается] сейчас и максимальный распад всех общественных связей, максимальный распад производительных сил" (там же, с. 19). Экономический и социальный подъем нужно начать с деревни, именно здесь – "основание общественной пирамиды" (там же, с. 16). Всю землю предлагал передать в общенародное достояние; земельная реформа должна составить фундамент всех других преобразований. Социализм "не есть скороспелое приближение к равенству в нищете, [не есть азартные - и рискованные опыты на почве общего упадка, лишь ускоряющие разложение и разруху...], а это есть огромное строительство, развивающее одновременно производительные силы страны... производительную мощь его трудового населения" (там же, с. 18). Чернов призвал ликвидировать безработицу, "которая готова раздавить наших рабочих" (там же, с. 19). Следует добиваться того, чтобы "рабочий класс города [смог взять] в свои руки, в конце концов, управление всем производством страны и от [прежнего режима фабричного] самодержавия [хозяина]... через период [государственного] контроля над производством, [период] трудовой конституции перешел к периоду трудовой республики во всех отраслях производства (там же, с. 20). Чернов зачитал и "Проект основного закона о земле", который противопоставлялся "Декрету о земле", принятому 2-м Всероссийским съездом Советов РСД, хотя и содержал ряд аналогичных установлений. На голосовании Чернову удалось поставить лишь 10 пунктов законопроекта, поскольку заседание Учредительного Собрания было прервано. Чернов участвовал в попытке превратить демонстрацию (в поддержку Учредительного Собрания) в восстание против Советской власти, но выступление было подавлено. После роспуска Учредительного Собрания некоторое время находился в Москве. После 8-го Совета партии (май), принявшего решение о "ликвидации" большевистской власти, выехал в Самару, где в июне была свергнута Советская власть и создан Комитет членов Учредительного Собрания (Комуч). Был встречен с почетом, но никаких постов не занимал, участвовал в Уфимском государственном совещании (сентябрь) и возглавил образованный взамен Комуча Съезд членов Учредительного Собрания. После колчаковского переворота в ноябре пытался организовать борьбу против А.В. Колчака, был арестован. Освобожден по настоянию чехословаков.

Выступал против предложения части эсеров о сотрудничестве с Красной Армией в борьбе против реакции, но поддержал решение 9-го Совета партии (18 – 20 июня 1919, Москва) о прекращении вооруженной борьбы против Советской власти. В 1920 выехал в Чехословакию для издания журнала "Революционная Россия", который и стал выпускать в Праге. Возглавил Заграничную делегацию эсеров, пытался поддержать Кронштадтский мятеж, крестьянские выступления на Тамбовщине. После перехода к нэпу занял позицию "решительного изживания коммунизма", ставил перед эсерами задачи входить в советы, фабзавкомы и другие органы. К концу 1920-х Заграничная делегация распалась. Чернов постепенно утратил влияние среди эмиграции, в 1931 переехал во Францию. В годы второй мировой войны участвовал во французском движении Сопротивления. Вскоре после освобождения Франции уехал в США. Чернову принадлежат многочисленные труды по философии, политэкономии, истории и социологии.