Алексей Кольцов (1809—1842)
Алексей Васильевич Кольцов, сын прасола-торговца Василия Кольцова, родился в 1809 г. в Воронеже. По воле отца он должен был продолжить торговое дело и остаться человеком малообразованным: после двух лет обучения в уездной школе прасол забрал сына домой и начал приоб-щать к делам торговли. Много времени юный Алексей про-водил в разъездах, передвигаясь по степи с гуртами скота; судьба сводила его с разными людьми и надолго оставляла один на один с природой. Мир России: ее раздольные степи, вольные, лихие и подневольные люди, их песни — весь строй народной жизни, непосредственным участником которой был Кольцов, пробудил в душе молодого человека поэтические чувства. Алексей Кольцов — талантливейший поэт-самоучка впервые узнал, что такое стихи , лишь в шестнадцать лет. Не имея возможности продолжить образование, он постигал законы стихосложения без чьей-либо помощи и втайне от остальных членов своей семьи. В 1830 г. в Воронеже нахо-дился московский философ и поэт Станкевич. Встреча с ним помогла Кольцову утвердиться в своем призвании. По воз-вращении в Москву Станкевич опубликовал одну из песен Кольцова в «Литературной газете». Это послужило поводом для поездки начинающего поэта в Москву (поездки моло-дого Кольцова по столичным городам, как правило, были связаны с поручениями старшего Кольцова, собственные денежные средства Алексея всегда были скудны, точнее, их не было совсем — экономически Кольцов целиком и пол-ностью зависел от отца, поэтому оставить торговлю и занять-ся литературой профессионально он никогда не имел возможности). В Москве у Кольцова появляется друг, один из лучших в России наставников в литературе — Виссарион Григорьевич Белинский . Вскоре благодаря помощи друзей-литераторов, в основном членов кружка Станкевича, Алек-сею Кольцову удалось издать сборник стихов. В 1836 г. в Петербурге произошла еще одна важная для Кольцова встреча — он познакомился с А. С. Пушкиным , который был очень приветлив с ним. Одно из стихотворений Кольцо-ва — «Урожай» спустя некоторое время Пушкин напечатал в «Современнике».
Но чем больше времени Кольцов посвящал поэзии, тем жестче и строже становилась к нему семья. Постепенно в глазах домашних он превратился в непутевого, не способ-ного к настоящему делу изгоя. Кручина ли, вечная неволя или безответная любовь одолела молодого поэта, но вскоре у него открылась чахотка, и он скончался в возрасте три-дцати трех лет.
Иль у сокола
Крылья связаны,
Иль пути ему
Все заказаны?
(«Дума сокола»)
Поэтическое дарование Алексея Кольцова развивалось одновременно с талантом Лермонтова , и оба они ознамено-вали собой начало нового этапа в развитии русской поэзии. «То были, — писал Герцен, — два мощных голоса, доносив-шиеся с противоположных сторон». Действительно, поэзия Кольцова, органически связанная с народным творчеством, несла в себе новые принципы художественного осмысления крестьянского труда и быта и абсолютно тождественные ее содержанию новые средства поэтического изображения. Уже в первом сборнике стихотворений Кольцова (1835) открыва-ется подлинный мир крестьянской жизни. «По крайней мере, — утверждал Белинский в своей статье о Кольцове, — до сих пор мы не имели никакого понятия об этом роде народной поэзии, и только Кольцов познакомил нас с ним».
Дальнейший идейный и художественный рост Кольцова был непосредственно связан с передовыми течениями об-щественной мысли и тех лет. Осваивая народ-но-песенные традиции и опираясь на поэтические достиже-ния современников, Кольцов сумел приобрести свой собствен-ный голос, свои приемы поэтического мастерства. Вольно-любивые произведения Пушкина углубляют в Кольцове те настроения неудовлетворенности действительностью, кото-рые обнаруживаются в его творчестве еще в конце 1820-х гг. Кроме Пушкина на молодого поэта оказывают воздействие и такие поэты, как Дельвиг , Вяземский , Глинка . По-своему сочувствовал Кольцов и Веневитинову в его затаенной тос-ке по «хорошему» и «высокому», и гражданской позиции Рылеева .
Вершиной творческих достижений Кольцова являются созданные им песни. Исключительное проникновение в са-мые глубины народного духа и народной психологии по-зволило Кольцову раскрыть в своих песнях «все хорошее и прекрасное, что как зародыш, как возможность живет в на-туре русского селянина». Тема труда и воли заняла веду-щее место в творчестве Кольцова («Песня пахаря», 1831, «Косарь», 1836, «Стенька Разин», 1838, «В непогоду вихрь», 1839, «Дума сокола», «Так и рвется душа», 1840).
Новаторство Кольцова явственно обнаруживается и в песнях, повествующих о тяжелых условиях жизни крестья-нина. Более того, в ряде его стихов на эту тему уже намеча-ются те тенденции, которые впоследствии будут характерны для поэтов-демократов 1860-х гг. Особенно примечательны в этом отношении песни Кольцова «Горькая доля» (1837), «Раздумье селянина» (1837), «Перепутье» (1840), «Доля бед-няка» (1841) и др.
Высоким гражданским пафосом , глубокой скорбью, вызван-ной смертью Пушкина , окрашено стихотворение «Лес» (1837). Оно достойно сравнения с лермонтовским «На смерть поэта» и не уступает последнему ни в смелости, ни в глубине, ни в образности. Достаточно вспомнить имеющиеся в кольцовских стихах сравнения тех сумрачных лет с «осенью черной» и «ночью безмолвной» или вчитаться в такую строфу:
Одичал, замолк...
Только в непогодь
Воешь жалобу
На безвременье, —
чтобы почувствовать в полной мере смелость вызова, бро-шенного поэтом официальной правительственной России. Примечательна по своей точности и характеристика тех низких интриг, которые явились непосредственным поводом гибели великого поэта:
Сняли голову —
Не большой горой,
А соломинкой...
Особого внимания заслуживают в творчестве Кольцова семейно-бытовые песни и любовная лирика. В них с пре-дельной искренностью раскрыт внутренний мир простой рус-ской женщины, правдиво переданы тяготы женской доли в патриархальной крестьянской среде. Реалистический показ семейных отношений определил собой и художественные особенности кольцовских песен, их тесную связь с народ-ным поэтическим творчеством, в частности с семейно-бытовой народной лирикой. С особенной силой эта связь про-явилась в разработке Кольцовым одной из исконных тем народно-песенной поэзии — темы подневольной жизни с «постылым» мужем, вечной темы свадебного плача невес-ты. «Раздирающая душу жалоба нежной женской души, — как писал Белинский , — осужденной на безвыходное стра-дание», слышится в песнях Кольцова:
Не расти траве
После осени,
Не цвести цветам
Зимой по снегу!
(«Ах, зачем меня...», 1838)
Любовная лирика Кольцова — это поэзия радости, вос-торженного преклонения перед духовной и физической кра-сотой человека. Восхищение любимой порождает и замеча-тельные по своей художественности сравнения:
Пусть пылает лицо
Как по утру заря...
Как весна хороша
Ты невеста моя!
(«Последний поцелуй», 1838)
Удивительно красивое и светлое чувство воспето Кольцо-вым. Герои его песен любят от всего сердца. Не случайно сборник стихов Кольцова Н. Г. Чернышевский назвал книгой «любви чистой», книгой, в которой «любовь — источник силы
и деятельности».
Любовные песни Кольцова выделяются и своим особым задушевным лиризмом, изумительным подчас воспроизведе-нием" интимных человеческих чувств. Такие произведения поэта, как «Пора любви» (1837), «Грусть девушки» (1840), «Разлука» (1840), «Не скажу никому...» (1840) и др., были подлинно новым словом в любовной лирике тех лет.
Народность поэзии Кольцова находит выражение не толь-ко в правдивом показе действительной жизни, но и в разра-ботке художественных средств. Песни Кольцова, писал Бе-линский, «представляют собой изумительное богатство са-мых роскошных, самых оригинальных образов в высшей сте-пени русской поэзии. С этой стороны, язык его столько же удивителен, сколько и неподражаем».
Художественное наследие Кольцова было особенно доро-го Н. А. Некрасову , в творчестве которого многие темы по-лучили дальнейшее развитие. Кольцовские традиции явствен-но ощутимы и в творчестве других поэтов демократическо-го лагеря — И. С. Никитина , И. С. Сурикова ...
Особенно большую и плодотворную роль сыграл Коль-цов в художественном развитии Сергея Есенина . В стихо-творении «О Русь, взмахни крылами...» поэт прямо пишет о себе как о последователе Кольцова.
Темы, мотивы и образы Кольцова нашли широкое отра-жение в произведениях Глинки, Варламова, Гурилева, Дарго-мыжского, Балакирева, Римского-Корсакова, Мусоргского, Рубинштейна, Рахманинова, Гречанинова, Глазунова и мно-гих других творцов классической русской музыки.
Алексей Васильевич Кольцов, выдающийся русский поэт, родился в Воронеже, в семье прасола. Учился в уездном училище, но не кончил и двух классов: отец заставил его помогать в своих торговых делах. Разъезжая в степи с гуртами скота, ночуя под открытым небом, сталкиваясь с разнообразными людьми, Кольцов смолоду входит в мир русской природы, русской народной жизни.
Шестнадцати лет впервые узнал, что такое стихи, начал сочинять их сам. В 1830 г. встретился в Воронеже с московским философом и поэтом Станкевичем, который в 1831 г. напечатал в "Литературной газете" одну из песен Кольцова. В том же году, приехав в Москву, Кольцов познакомился с Белинским и нашел в его лице своего литературного учителя и друга. Скоро стараниями кружка Станкевича была выпущена первая книга стихов Кольцова. В 1836 г. Кольцов по торговым делам был в Петербурге - здесь его обласкал Пушкин. Стихотворение Кольцова "Урожай" Пушкин напечатал в журнале "Современник".
По мере роста таланта и знаний жить Кольцову в душной мещанской среде, под властью невежественного и жестокого отца, становилось все труднее. Оставить торговлю и целиком отдаться литературе ему никак не удается. Заболев чахоткой, одинокий поэт, при полном равнодушии семьи, скончался тридцати трех лет от роду.
Стихи Кольцова поразили современников своей самобытностью, поэтической новизной, песенным народным складом. В песнях Кольцова, как выразился Герцен, подавала о себе голос забитая, бедная, мужицкая Россия. Впервые в истории русской литературы Кольцов с удивительной задушевностью воспел жизнь простого земледельца, воспел его труд, его жажду воли и счастья.
Творческая деятельность Алексея Васильевича Кольцова (1809–1842) – одно из самых ярких проявлений происходящей в 1830 е гг. демократизации писательских рядов, которая, как заметил Пушкин, должна была иметь «важные последствия».
В поэзии Кольцова впервые раскрылся изнутри духовный мир крестьянина, его глубокая и подлинная человечность, попранная крепостничеством. Тем самым творчество Кольцова как бы воочию явило то, что уже после смерти поэта все еще был вынужден доказывать и защищать Белинский, говоря: «А разве мужик – не человек? – Но что может быть интересного в грубом, необразованном человеке? – Как что? – Его душа, ум, сердце, страсти, склонности – словом, все то же, что и в образованном человеке».
Став первым в истории русской поэзии поэтом крестьянского мира, Кольцов тем самым расширил социальные границы художественно отображаемой действительности. Его творчество явилось новым и значительным шагом вперед на пути дальнейшего сближения искусства с народом.
И до Кольцова были поэты, писавшие о мужике. Еще в первые десятилетия XIX в. – симптом весьма примечательный – появляется ряд так называемых крестьянских поэтов самоучек (Ф. Слепушкин, Е. Алипанов, М. Суханов и др.). Но в их стихах народность была, по определению Белинского, чисто декоративная (4, 160). Рисуя идиллические картины «сельского быта», они дальше перепевов книжной поэзии того времени не пошли.
Поэтическое творчество Кольцова было непосредственно связано с передовыми течениями русской общественной мысли и литературы тех лет. Осваивая народно песенные традиции и опираясь на достижения писателей современников, Кольцов сумел обрести свой собственный голос, свои приемы поэтического мастерства. Недаром, говоря о Кольцове как об оригинальном художнике слова и определяя место его среди поэтов 30 х – начала 40 х гг., Белинский утверждал, что «после имени Лермонтова самое блестящее поэтическое имя современной русской поэзии есть имя Кольцова» (4, 179). Позже такую же высокую оценку Кольцову даст и Чернышевский. Характеризуя послепушкинский период в развитии русской поэзии, он писал: «Явились Кольцов и Лермонтов. Все прежние знаменитости померкли перед этими новыми»; и для передовых людей эпохи Чернышевского это действительно было так.
Творческий облик Кольцова неразрывно связан с особенностями его биографии. В ней мало видеть только частный случай, личную драму художника, вынужденного подчиняться неблагоприятно сложившимся житейским обстоятельствам. В горькой участи Кольцова откристаллизовалась общая трагедия современной ему народной жизни.
С отроческих лет Кольцов познал тяготы жизни. Отец его, воронежский мещанин прасол, стремился воспитать детей по своему образу и подобию. Человек грубый и властный, он забрал будущего поэта из второго класса уездного училища и превратил в своего приказчика. Всю свою недолгую жизнь Кольцов был вынужден по воле отца заниматься его коммерческими делами.
Настоящей школой для Кольцова стала родная подворонежская природа. Большую половину года он проводил в бесконечных поездках верхом. Черноземная степь с ее просторами и деревнями научила поэта мыслить широко и свободно, видеть в людях стержневое, глубинное начало. Степь стала воистину поэтической колыбелью Кольцова.
Важную роль в биографии Кольцова сыграл Н. В. Станкевич. Обладая высокоразвитым эстетическим вкусом, он сразу же уловил самобытный характер кольцовского дарования. Через Станкевича были завязаны знакомства с В. А. Жуковским, В. Ф. Одоевским, П. А. Вяземским и др. На одной из литературных «суббот» у Жуковского в начале 1836 г. состоялась встреча Кольцова с Пушкиным.
Трудно переоценить роль критика демократа Белинского в судьбе Кольцова. Встреча в 1831 г., а затем сближение и, наконец, теснейшая дружба с ним, продолжавшаяся до последних дней поэта, в значительной степени определили смысл и содержание всей творческой жизни Кольцова.
Белинский в течение многих лет был первым читателем, ценителем и редактором кольцовских произведений. Он принимал участие в подготовке к изданию первого сборника стихотворений Кольцова (1835). Он же явился инициатором и составителем последующего издания произведений поэта, уже посмертного (1846), снабдив его обширным вступлением «О жизни и сочинениях Кольцова». Это первая итоговая статья о деятельности поэта прасола и первая его обстоятельная биография.
Белинский был для Кольцова не просто личным другом, но идейным руководителм. Их сблизило прежде всего социальное и духовное родство. Мы вправе рассматривать обоих как предшественников плеяды «новых людей» 1860 х гг. Кольцов явился в свет, словно откликаясь на страстные призывы Белинского к народности в литературе.
На молодого поэта оказывают определенное воздействие Дельвиг, Вяземский, Ф. Глинка. Высоко оценивает Кольцов творчество Веневитинова. В восьмистишии, посвященном Веневитинову (1830), Кольцов выразил горячее сочувствие юному поэту в его затаенной тоске по «хорошему» и «высокому». Близок Кольцову и Рылеев. Строки стихотворения Кольцова «Земное счастье» (1830) окрашены в те гражданско патриотические тона, которые были свойственны «Думам» Рылеева. Даже сам характер обличения социальных несправедливостей, не говоря уже о прямом использовании интонаций, ритмики и словоупотребления, заставляет вспомнить некоторые стихи из думы «Волынский».
И все же в становлении Кольцова поэта определяющая роль принадлежит Пушкину.
Влечение молодого Кольцова к пушкинской поэзии, к глубоко выраженной в ней, по определению Белинского, «внутренней красоте человека и лелеющей душу гуманности» (7, 339) заметно проявилось в стихотворении «Соловей» (1831). Воспроизведением не только темы, но и звуковой стороны и общего стилевого и метрического строя пушкинского стихотворения «Соловей и роза» автор хотел, по видимому, подчеркнуть свою зависимость от творчества любимого и великого поэта. Однако в романсе уже обнаруживается тот собственно кольцовский задушевный лиризм, та особая музыкальность, которая будет характерна для зрелого мастерства поэта. Неудивительно, что стихотворение «Соловей» было положено на музыку А. Глазуновым, Н. Римским Корсаковым, А. Рубинштейном, А. Гурилевым и многими другими композиторами. В. В. Стасов причислял его к «поразительным по красоте и поэтичности» романсам.
Освоение пушкинской поэзии помогает Кольцову более серьезно и самостоятельно работать над стилем своих произведений. Избавляясь от романсовой фразеологии, элегических формул, которыми наполнялись его ранние стихотворения («Я был у ней», «Приди ко мне», 1829; «На что ты, сердце нежное…», 1830, и др.), Кольцов стремится к простоте и ясности поэтической речи.
Художнические симпатии Кольцова на редкость постоянны. Это в одинаковой мере относится и к содержанию, и к поэтике его произведений. Если исключить первые опыты, на которых лежит печать запоздалого сентиментализма, и стихи «на случай», то все остальное отчетливо распадается на две несхожие между собой части. Одна – размышления над извечными проблемами человеческого бытия, другая – изображение крестьянской души. Соответственно выбираются и жанры – «дума» и песня.
Обращение к философской тематике Кольцова может показаться искусственным. Но именно стихийное стремление коснуться тайн, к которым был равнодушен купеческо мещанский круг, толкало поэта прасола в мир отвлеченных идей. Не будем забывать также, что в условиях 30 х гг. увлечение философией, преимущественно немецкой, приобретало характер скрытого общественного протеста: ведь мысль свободна, на нее нельзя наложить запрет!
В кольцовских «думах» нет особой претензии на философичность. Они подкупают не глубиной проникновения в сущность фундаментальных мировоззренческих вопросов, не «умственностью», а напротив – своей непосредственностью, даже какой то наивностью. Вот дума «Человек» (1836). Это скорее выплеснувшиеся из недр души эмоции, чем строгое рассуждение о противоречивой природе людских поступков. В «Царстве мысли» (1837) встречаемся с чисто художественной попыткой изложить одно из распространенных в немецкой метафизике положений о существовании некоего абсолюта – бесконечной духовной первоосновы мироздания.
Художник явно подавлял в Кольцове философа. «Думы» сохраняют сейчас интерес более исторический – как свидетельство напряженных интеллектуальных исканий автора «Косаря», как своеобразный памятник общественно эстетической жизни 1830 х гг.
Вершиной творческих достижений Кольцова являются созданные им песни. Стихотворения, написанные в подражание русским народным песням, возникают в русской поэзии еще в XVIII в. и получают широкое распространение в первой трети XIX в. В это время печатаются и входят в массовый репертуар «русские песни» Мерзлякова, Дельвига, Н. Ибрагимова, Шаликова, Глебова, Цыганова, Ободовского, Александра Корсака и др.
Мерзляков, Дельвиг, Цыганов и другие ближайшие предшественники Кольцова сыграли несомненную и положительную роль в развитии жанра книжной русской песни. По сравнению с поэтами сентименталистами конца XVIII в. они достигли более существенных результатов и в передаче душевных переживаний героя, и в освоении стилистических, интонационных и ритмических особенностей устной народной поэзии. Однако творчество даже видных мастеров русской песни не шло далее внешнего заимствования уже разработанных в фольклоре мотивов, образов, стилистических средств. И это не могло не приводить к искусственности, подражательности, которая чувствуется в самом языке сочиненных ими песен. Некоторые из них стали народными, но их авторы чуждались прозы народной трудовой жизни, говорили «только о чувствах, и чувствах преимущественно нежных и грустных».
Исключительное проникновение в самые глубины народного духа и народной психологии позволило Кольцову, как сказал о нем Белинский, раскрыть в своих песнях «все хорошее и прекрасное, что, как зародыш, как возможность, живет в натуре русского селянина» (9, 532).
Кольцов открыл отечественной литературе ее настоящего героя – скромного мужичка, на плечах которого держалась вся Россия. Не придуманный, а натуральный крестьянин наконец то занял полноправное место в галерее поэтических персонажей. Оказалось, что душа простого человека в нравственном смысле – не мертвая пустыня, как считалось раньше, что она способна не только на суетные, низкие страсти, но и на возвышенные чувства. Крепостной крестьянин показан Кольцовым не как холоп и безличное орудие производства, а как ценная в этическом и эстетическом плане индивидуальность.
Лирический герой стихотворений Кольцова явился предтечей тургеневских крестьян из «Записок охотника». Без него невозможно было бы появление обличительной некрасовской поэзии.
Подлинная народность творчества Кольцова наиболее ярко проявилась в его песнях о крестьянском земледельческом труде. Новаторство поэта сказалось здесь прежде всего в его умении выразить народную точку зрения на труд как на источник жизни, духовного величия, радости. Герой «Песни пахаря» (1831) «весело» ладит борону и соху. В стихотворении «Урожай» (1835) скрип возов в пору жатвы уподобляется музыке, а скирды на гумнах – князьям.
Отношением к труду определяется физическая и нравственная красота, какой овеяны кольцовские крестьяне, например герой «Косаря» (1836):
У меня ль плечо –
Шире дедова;
Грудь высокая –
Моей матушки.
На лице моем
Кровь отцовская
В молоке зажгла
Зорю красную.
В силе, сноровке, увлеченности самим ходом работ («Раззудись, плечо! Размахнись, рука!») раскрывается та «поэзия труда», в которой Глеб Успенский видел одну из самых характерных особенностей творчества Кольцова. Именно с трудом лирический герой Кольцова связывает понятие этического и прекрасного, открывая тем самым существенные стороны народной жизни и народного самосознания.
В большинстве случаев кольцовских молодцев прельщает не столько практический результат, сколько сам процесс труда, внутренняя его красота, возможность проявления в нем своего «я». Тяжелый физический труд, который третировался образованными сословиями как жалкий и рабский – или, в лучшем случае, вызывал сострадание к пахарю, – под пером Кольцова песенника приобрел совершенно новое свойство. Он стал той частью народной жизни, где нашла выход подспудная тяга земледельца к духовной деятельности. Не принципом непосредственной «пользы» объясняется готовность мужика опоэтизировать свои повседневные занятия и грозные силы природы. Здесь дали о себе знать исконные художнические, артистические задатки крестьянской души.
Новаторство Кольцова явственно обнаруживается и в тех его песнях, в которых повествуется о тяжелых жизненных условиях крестьянина. Поэт сумел рассказать о бедняке с такой душевной скорбью, с таким сочувствием, как никто из его предшественников. Больше того, в ряде кольцовских стихотворений на эту тему уже намечаются те тенденции, которые будут характерны для поэтов демократов 60 х гг. Особенно примечательны в этом отношении песни Кольцова «Горькая доля» (1837), «Раздумья селянина» (1837), «Вторая песня Лихача Кудрявича» (1837), «Перепутье» (1840), «Доля бедняка» (1841) и др. Лирический голос автора, согретый теплом и искренним участием к обездоленному человеку, слышится в стихотворении «Деревенская беда» (1838), заканчивающемся выразительными строками:
С той поры я с горем ну?ждою
По чужим углам скитаюся,
За дневной кусок работаю,
Кровным потом умываюся…
(с. 162)
Вместе с тем бедняк в кольцовских песнях не только жалуется и сетует на свою горькую судьбу. Он умеет бросить ей и дерзкий вызов, смело идет навстречу любым невзгодам. Герой стихотворения «Измена суженой» (1838), потрясенный случившимся, отправляется в путь:
Горе мыкать, жизнью тешиться,
С злою долей переведаться…
(с. 156)
Герой Кольцова, являясь выразителем существеннейших черт русского характера, терпелив, стоек, отважен. Если его постигла беда, то ему, по мысли Белинского, свойственно не расплываться в грусти, не падать «под бременем самого отчаяния… а если уже пасть, то спокойно, с полным сознанием своего падения, не прибегая к ложным утешениям, не ища спасения в том, чего не нужно было ему в его лучшие дни» (9, 533). Вот почему, несмотря на все беды и грозы, подстерегающие лирического героя Кольцова, основной тон его поэзии остается глубоко оптимистическим, жизнеутверждающим:
И чтоб с горем в пиру
Быть с веселым лицом;
На погибель идти –
Песни петь соловьем!
(с. 176)
Характерно, что в этих словах из стихотворения «Путь» (1839) советский поэт Павел Антокольский увидел «центральный нерв» дарования Кольцова.
Тема воли – одна из исконных тем народной поэзии – заняла видное место и в творчестве поэта прасола. Характерно в этом отношении стихотворение «Стенька Разин» (1838). Оно находится в органической связи с песенным разинским фольклором. Здесь и обращение доброго молодца к вскормившей и вспоившей его «Волге матушке», и размашистая удаль свободолюбивого героя:
Забушуй же, непогодушка,
Разгуляйся, Волга матушка!
Ты возьми мою кручинушку,
Размечи волной по бережку…
(с. 169)
Уже сам выбор темы Разина до известной степени характеризует и общественные, и эстетические взгляды Кольцова.
По мнению Щедрина, в том и заслуга Кольцова, что он сумел раскрыть в русском бесправном крестьянине глубоко осознающего свое достоинство человека, подметить то «жгучее чувство личности», которое «раскрывает все внешние преграды и, как вышедшая из берегов река, потопляет, разрушает и уносит за собой все встречающееся на пути».
Изображая народ с «затаенной мыслью о воле», Кольцов верит, что лучшая доля людей труда только «До поры, до время камнем в воду пала», причем важно то, что эти надежды питаются верой в могучие силы, таящиеся в народе. В стихотворении «В непогоду ветер…» (1839) поэт призывает народ:
Поднимись – что силы
Размахни крылами:
Может, наша радость
Живет за горами!
(с. 178)
Требованием «жизни другой» проникнуты и строки известной песни Кольцова «Так и рвется душа…» (1840). Горячее стремление к воле поэт вкладывает в романтическую «Думу сокола» (1840), где возвышенная мечта о свободе самого поэта сливается с чаяниями закрепощенных масс:
Иль у сокола
Крылья связаны,
Иль пути ему
Все заказаны?
(с. 192)
Не удивительно, что «Дума сокола» была воспринята многими поколениями передовых людей как песня, призывающая к борьбе за достойную человека жизнь. Примечателен также широкий отклик, какой получили стихи этой песни в художественной литературе: в произведениях И. С. Тургенева, И. С. Никитина, Л. Н. Трефолева, Ф. В. Гладкова и др.
Образ смелой и независимой птицы, сродни легендарному горьковскому Соколу, возникает в целом ряде стихотворений Кольцова. Да и он сам входит в наше сознание как «сокол русской поэзии, чей вольный полет был „призывом гордым к свободе, к свету“.
О пробуждавшихся в народе порывах к лучшей доле у Кольцова нередко говорится только намеком, но достаточно прозрачным в контексте эпохи. Например, в песне «Много есть у меня…» (1840):
Но я знаю, на что
Трав волшебных ищу;
Но я знаю, о чем
Сам с собою грущу…
(с. 207)
В некоторых песнях поэта проступают и черты известной ограниченности, свойственной сознанию патриархального крестьянства. Но – и это самое главное – при всех сомнениях и достаточно сложных идейно нравственных исканиях Кольцова в лучших его стихах выражается довольно смелый по тому времени протест против современной ему «грязной» и «грубой» действительности. Поднимаясь до осознания необходимости борьбы с нею, поэт призывает в «Послании», посвященном Белинскому (1839), восстать во имя «торжества» «новой мысли», правды, разума и чести.
Можно без преувеличения сказать, что в то время никто, кроме Лермонтова, не выразил с такой художественной силой ненависть к крепостнической действительности, как Кольцов. Даже слезы, сжигающие, ядовитые слезы гнева, отчаяния, тоски, роднят здесь Кольцова с Лермонтовым. Выступая против жизни, основанной на бесправии и рабстве, Кольцов заявляет в «Расчете с жизнью» (1840):
Если б силу бог дал –
Я разбил бы тебя!
(с. 208)
Но параллель «Лермонтов – Кольцов» требует более глубокого рассмотрения. Будучи современниками, оба поэта с разных точек зрения (но сходных в главном – неприятии современной им социальной действительности) отразили противоречия своей горькой эпохи.
Лермонтов ярче других засвидетельствовал неудовлетворенность своего поколения николаевским режимом. Его творчество сфокусировано на изображении мрачных сторон жизни. Скепсис, губительная для психики рефлексия, яд самоанализа – все эти «внутренние болезни» поразили лучшую часть дворянского класса в годы николаевской реакции.
Кольцов, напротив, выразил во многих произведениях здоровые, могучие силы нации, народный дух, которого не сломить даже сверхжестоким политическим гнетом. Что, собственно, менялось в привычном укладе многомиллионных масс крестьянства от очередных перемен на русском престоле? При Николае I в деревне все осталось так же, как было и раньше: беспросветная нищета, усугубленная начавшимся расслоением сельской общины, возрастающей властью «золотой казны».
Лермонтов в «Думе» с печалью смотрит на свое поколение, грядущее рисуется автору в самых мрачных красках («…иль пусто, иль темно…»). Совсем иначе оно видится Кольцову. Воплощая неиссякаемую веру поселянина труженика в конечное счастье человека, этот вековечный народный оптимизм, Кольцов восклицает в «Последней борьбе» (1838):
Не грози ж ты мне бедою,
Не зови, судьба, на бой:
Готов биться я с тобою,
Но не сладишь ты со мной!
(с. 167)
Пламенные кольцовские строки звучали резким диссонансом на фоне поэзии его эпохи. В лирику отчаяния, уныния и тоски вдруг вторгаются новые мотивы. Светлый колорит кольцовских стихов рождается и под влиянием их специфической художественной формы. Необычайно содержательной становится сама песенная поэтика. О каких бы грустных вещах ни говорилось в произведении, стремительность интонации, особая распевность, своеобразие мелодического рисунка как бы смягчают драматизм.
Высоким гражданским пафосом, глубокой скорбью, вызванной смертью Пушкина, окрашено стихотворение «Лес» (1837). Это в самом широком смысле слова политическое выступление смело может быть поставлено рядом с таким обличительным произведением, как лермонтовское «Смерть поэта». Достаточно вспомнить имеющиеся в стихах Кольцова сравнения тех сумрачных лет с «осенью черной» и «ночью безмолвной» или вчитаться, например, в такую строфу:
Одичал, замолк…
Только в непогодь
Воешь жалобу
На безвременье…
(с. 148)
– чтобы почувствовать всю смелость вызова официальной правительственной России. Примечательна по своей точности характеристика и тех низких интриг, которые явились непосредственным поводом гибели великого поэта:
С богатырских плеч
Сняли голову –
Не большой горой,
А соломинкой…
(с. 149)
Особого внимания заслуживают в творчестве Кольцова семейно бытовые песни. В них с огромной искренностью раскрыт внутренний мир простой русской женщины, правдиво передано ее положение в патриархальной крестьянской среде. Реалистическое содержание определило и художественные особенности этих песен, их тесную связь с фольклором, в частности с семейно бытовой народной лирикой. С особенной силой эта связь проявилась в разработке Кольцовым темы подневольной жизни с «постылым» мужем. Поэт воссоздает подлинно трагический образ молодой крестьянки, выданной замуж против ее воли. Героиня стихотворения «Без ума, без разума…» (1839) придает новый и трагический оттенок традиционному изречению «поживется – слюбится»:
Хорошо, состарившись,
Рассуждать, советовать
И с собою молодость
Без расчета сравнивать!
(с. 189)
Столь же глубоко волнующая, как писал Белинский, «раздирающая душу жалоба нежной женской души, осужденной на безвыходное страдание» (9, 535), слышится в песне «Ах, зачем меня…» (1838):
Не расти траве
После осени;
Не цвести цветам
Зимой по снегу!
(с. 158)
Для семейно бытовых песен Кольцова характерна их общественная направленность. Выражая высокие идеалы народной морали, они содержали требование духовного раскрепощения человека. Жажда любви, независимости, воли особенно ярко проявилась в песне «Бегство» (1838), в которой право на взаимную любовь, на личное счастье соединялось с освободительными стремлениями закрепощенного народа.
Любовная лирика Кольцова – это поэзия земной радости, восторженного преклонения перед духовной и физической красотой. Восхищение любимой вызывает и замечательные по своей художественности сравнения в песне «Последний поцелуй» (1838):
Пусть пылает лицо,
Как по утру заря…
Как весна, хороша
Ты, невеста моя!
(с. 159–160)
Удивительно красивое и светлое чувство воспето Кольцовым. Герои его песен любят от всего сердца. В самые трудные дни большая любовь освещает жизнь обездоленных людей, придает им силы в борьбе с суровой действительностью. Бобылю из песни «В поле ветер веет…» (1838) не страшна
Доля нелюдская,
Когда его любит
Она, молодая!
(с. 166)
Не случайно сборник стихов Кольцова Чернышевский назвал книгой «любви чистой», книгой, в которой «любовь – источник силы и деятельности».
Любовные песни Кольцова выделяются и своим особым задушевным лиризмом, глубокой искренностью, и подчас изумительным по жизненности воспроизведением интимных человеческих чувств. Такие произведения поэта как «Пора любви» (1837), «Грусть девушки» (1840), «Разлука» (1840), «Не скажу никому…» (1840) были подлинно новым словом в любовной лирике тех лет. К этому необходимо добавить, что, воспевая душевную красоту людей из народа, красоту поруганную и оскорбленную в крепостническом обществе, Кольцов смог стать своеобразным выразителем освободительных устремлений своего времени.
Народность поэзии Кольцова находит выражение не только в правдивом показе действительной жизни, но и в разработке соответствующих художественных средств. Песни Кольцова, писал Белинский, «представляют собой изумительное богатство самых роскошных, самых оригинальных образов в высшей степени русской поэзии. С этой стороны язык его столько же удивителен, сколько и неподражаем» (9, 536).
Используя эстетические приемы, давно сложившиеся в устной традиции, поэт обогащает их собственными изобретениями. Он стремится выработать такую систему поэтических средств, которая позволила бы в «оптимальном режиме» передать общий пафос его творчества. Наиболее соответствовали этим целям возможности синтетического жанрового сплава – полулитературной полуфольклорной «русской песни». Намеченные народом символы, ритмы, особые речевые обороты под пером Кольцова приобретали исключительную выразительность.
Одним из ярких проявлений мастерства Кольцова следует признать его умение драматизировать лирическую тему. Глубоко проникая в народные характеры, поэт показывает чувства, переживания простых людей через их внешние признаки (лицо, движение, интонацию, жест), что вносит в русскую словесность новые поэтические краски. Таково, например, изображение внутреннего состояния девушки во время расставания ее с возлюбленным в песне «Разлука» (1840). С предельной полнотой передана здесь глубокая взволнованность девушки:
Вмиг огнем лицо все вспыхнуло,
Белым снегом перекрылося…
(с. 199)
Сердечное терзание героини сказалось и в самой прерывистости речи («Не ходи, постой! дай время мне…»), и в недосказанности («На тебя, на ясна сокола…»), и в зримом раскрытии ее душевного горя («Занялся дух – слово замерло…»).
Подчас мастерство поэта песенника проявляется в предельно сжатых портретных зарисовках. Так, в глубоко интимной лирической песне «Не шуми ты, рожь…» (1834), вспоминая о любимой «душе девице», Кольцов сосредоточивает внимание только на ее глазах:
Сладко было мне
Глядеть в очи ей;
В очи, полные
Полюбовных дум!
(с. 112)
Перед нами отчетливо возникает волнующий образ, исполненный глубокого чувства. В потоке нахлынувших воспоминаний, мыслей, дум поэт находит то существенное, основное, что особенно запечатлелось, стало наиболее дорогим.
Не дается обычного портрета и в песне «Пора любви» (1837):
Стоит она, задумалась,
Дыханьем чар овеяна…
(с. 145)
Но мы хорошо представляем молодость, красоту девушки через внешнее проявление ее душевного движения:
Грудь белая волнуется,
Что реченька глубокая…
(там же)
Художественное своеобразие Кольцова с особенной силой обнаруживается в его пейзажной живописи. В его стихотворениях природа неотделима от людей и от их труда, от повседневных человеческих забот, радостей, печалей и дум. По словам Салтыкова Щедрина, тем и «велик Кольцов, тем и могуч талант его, что он никогда не привязывается к природе для природы, а везде видит человека, над нею парящего».
Созданные Кольцовым картины родной земли свежи и новы. «Красавица зорька В небе загорелась» («Песня пахаря»), а зреющая рожь «Дню веселому улыбается» («Урожай»). В стихотворении «Что ты спишь, мужичок?..» (1839) Кольцов находит неповторимые краски для описания поздней осени:
Ведь уже осень на двор
Через прясло глядит…
(с. 186)
– и русской деревенской зимы:
Вслед за нею зима
В теплой шубе идет,
Путь снежком порошит,
Под санями хрустит.
(там же)
Кольцов умеет по своему сказать и о привольной русской степи. Читая стихотворение «Косарь» (1836), кажется, видишь всю ее бескрайнюю ширь, дышишь запахом ее трав и цветов. Для кольцовского косаря она не только просторна, но и как то по особенному радостна и светла:
Ах ты, степь моя,
Степь привольная,
Широко ты, степь,
Пораскинулась…
(с. 123)
В стихотворении «Урожай» (1835) медленно надвигающаяся туча темнеет, растет, «ополчается громом, бурею, огнем, молнией», и тут же как бы после минутного затишья она
Ополчилася –
И расширилась,
И ударила,
И пролилася,
Слезой крупною…
(с. 114)
В этой строфе, состоящей почти из одних глаголов, самый ритм и подбор звуков (прежде всего звонких согласных «р» и «л») немало способствуют изображению мощных раскатов грома и хлынувшего дождя. Особенно большую динамичность, широту, силу придает глаголам стоящий перед ними звук «и».
Одной из особенностей поэтического мастерства Кольцова является точность, конкретность, почти зрительная ощутимость изображения при исключительной экономичности, лаконичности художественных средств. Органически восприняв народно песенную речь, поэт выработал свой отвечающий теме стиль, свою образность, свой особый голос.
Кольцов добивается свежих и точных слов (в смысле передачи определенного психологического состояния), сравнений и метафор, родственных самому духу народно песенного творчества. Эта особенность реалистической поэтики Кольцова ярко проявляется в песне «Доля бедняка» (1841), где автор сумел просто и вместе с тем совершенно по новому передать скрытую от взоров людей горечь переживаний крестьянина бобыля:
Из души ль порой
Радость вырвется, –
Злой насмешкою
Вмиг отравится.
(с. 215)
Речевые элементы, которые непосредственно идут из фольклора («И сидишь, глядишь, Улыбаючись; А в душе клянешь Долю горькую!»), у поэта естественны и художественно оправданы.
Самобытное мастерство мы видим и в инструментовке, мелодике, метрике и ритмике кольцовских стихов. Широко применяемые Кольцовым пятисложник и трехстопный ямб с дактилическими окончаниями, внутренние рифмы, повторы и аллитерации придают его стихам отмеченные уже выше смысловую выразительность и музыкальность. И когда вчитываешься, например, в песню «Не шуми ты, рожь…», то ясно видишь, что даже самый размер ее очень подходит к тому горестному настроению, которым исполнено это стихотворение:
Тяжелей горы,
Темней полночи
Легла на? сердце
Дума черная!
(с. 112)
Не менее выразительна и такая кольцовская песня как «Последний поцелуй». В ее инструментовке обращают на себя внимание первая и вторая строки, где хорошо слышатся звуки «л», «п» («поцелуй, приголубь, приласкай»), третья и четвертая – с выделяющимся в них звуком «р» («Еще раз, поскорей, поцелуй горячей»). Обнаруживаются также повторения слов и внутренние рифмы («Не тоскуй, не горюй, Из очей слез не лей»). Все это придает лирической интонации песен Кольцова музыкальность, которую так высоко оценил М. Балакирев, написавший на слова этого стихотворения свой известный романс. По отзывам Ц. А. Кюи, романс представляет совершеннейший образец слияния музыки с текстом в одно гармоническое целое.
Вообще следует отметить, что Кольцов сыграл исключительную роль в развитии отечественной музыкальной культуры. Его строки вдохновили на создание замечательных творений таких композиторов как Глинка, Варламов, Гурилев, Даргомыжский, Балакирев, Римский Корсаков, Мусоргский, Рубинштейн, Рахманинов, Гречанинов, Глазунов и др.
Кольцов обогатил нашу поэзию безыскусственной русской речью. Избегая каких либо нарочитых «красивостей», он вносит в свои стихи обычные слова, взятые из живого народного языка, придавая им особый поэтический колорит. По определению Белинского, в песни Кольцова «смело вошли и лапти, и рваные кафтаны, и всклокоченные бороды, и старые онучи – и вся эта грязь превратилась у него в чистое золото поэзии» (9, 534).
Используя разговорную речь крестьян, Кольцов тщательно отбирает в ней самое типичное, что помогает ему ярче выразить чувства и мысли народа, правдиво показать жизнь простолюдинов. Во «Второй песне Лихача Кудрявича» (1837) читаем:
Кафтанишка рваный
На плечи натянешь,
Бороду вскосматишь,
Шапку нахлобучишь,
Тихомолком станешь
За чужие плечи…
(с. 153)
Для Кольцова чрезвычайно характерно частое употребление уменьшительно ласкательных речевых форм, которые в наибольшей степени соответствуют народному стилю:
Пала грусть тоска тяжелая
На кручинную головушку…
(с. 156)
Ты возьми мою кручинушку…
(с. 169)
Типичны для песен Кольцова пословицы и поговорки, органически вкрапленные в речь его лирического героя. Например, в «Горькой доле» (1837):
Без любви, без счастья
По миру скитаюсь:
Разойдусь с бедою –
С горем повстречаюсь!
(с. 137)
Значение Кольцова в истории отечественной литературы определяется нерасторжимой связью его с народом, которая, по мнению Белинского, нашла яркое выражение в художественном воспроизведении поэтом крестьянского быта и особенностей характера, склада мыслей и чувств простых русских людей. Именно эти важнейшие стороны кольцовского творчества оказали наиболее плодотворное воздействие на русскую поэзию.
Опираясь на литературно эстетическую концепцию Белинского, революционные демократы 60 х гг. рассматривали поэтическое наследие Кольцова в соответствии с выдвинутыми эпохой новыми и повышенными требованиями всестороннего отображения жизни в существенных ее проявлениях.
Добролюбов в первых же высказываниях о Кольцове (1858) определяет его как поэта, который по самой сущности своего дарования был близок к народу. Вместе с тем критик прямо и, пожалуй, даже чрезмерно категорически указывал на недостаточную связь кольцовских произведений с общественно политической проблематикой. По убеждению Добролюбова, «Кольцов жил народной жизнью, понимал ее горе и радости, умел выражать их. Но его поэзии недостает всесторонности взгляда; простой класс народа является у него в уединении от общих интересов…».
Добролюбов смог выделить и высоко оценить ту «реальную здоровую» сторону стихотворений Кольцова, которую, по словам критика, необходимо было «продолжить и расширить». Добролюбов подчеркнул нерасторжимую связь передовой русской поэзии с кольцовскими традициями. О значении этих традиций для русской литературы писал и Салтыков Щедрин: «Весь ряд современных писателей, посвятивших свой труд плодотворной разработке явлений русской жизни, есть ряд продолжателей дела Кольцова».
Художественное наследие Кольцова было особенно дорого Н. А. Некрасову. Говоря о Кольцове как о действительно самобытном поэте, он ставил его в один ряд с величайшими нашими поэтами – Пушкиным, Лермонтовым, Жуковским, Крыловым.
В творчестве Некрасова нашла дальнейшее продолжение введенная в поэзию Кольцовым тема труда. Некрасов придал ей ту политическую остроту, какой недоставало Кольцову. Некрасову был несомненно близок выраженный в песнях Кольцова народный взгляд на физическую и духовную красоту трудящихся людей.
Опытом Кольцова было во многом подготовлено и обращение Некрасова к фольклору, к живой разговорной речи крестьян. Некрасова в какой то мере можно считать продолжателем Кольцова и в области стихосложения. Весьма показательна в этом отношении поэма «Кому на Руси жить хорошо», в которой широко применяется идущий от Кольцова преимущественно трехстопный ямб с дактилическими окончаниями.
Традиция Кольцова ощутима и в творчестве поэта некрасовского лагеря И. С. Никитина. Опираясь на художественный опыт своих предшественников и прежде всего Кольцова, он обращался непосредственно к простонародной жизни, черпал в ней темы и образы. В стихотворениях Никитина («Зашумела, разгулялась…», «Песня бобыля», «Наследство», «Ехал из ярмарки ухарь купец…», «Отвяжись, тоска…» и др.) явственна ориентация на народно песенное начало, которое так полно представлено у Кольцова.
В русле традиций Кольцова развивается также творчество поэта демократа И. З. Сурикова. Воздействие автора «Косаря» чувствуется в таких широкоизвестных его произведениях, как «Эх, ты, доля…», «Голова ли ты, головушка…», «В степи» и др. Суриковское стихотворение «В зеленом саду соловушка…» является развитием поэтического мотива женской доли, разработанного Кольцовым в его песне «Ах, зачем меня…».
Следы влияния Кольцова заметны также в творчестве поэтов песенников С. Ф. Рыскина (1860–1895), Е. А. Разоренова (1819–1891), Н. А. Панова (1861–1906) и др. Проблематика и поэтика стихотворений Кольцова нашли дальнейшее развитие в творческой практике С. Д. Дрожжина: отраженная в его стихах тема крестьянского труда генетически восходит к «Песне пахаря» и «Урожаю».
Кольцов оказал особенно большое и плодотворное влияние на художественное становление Сергея Есенина. В стихотворении «О, Русь, взмахни крылами…» поэт прямо пишет о себе как о последователе Кольцова. Лирические мотивы и образы русского песенника имеют прямой отзвук в стихах М. Исаковского, А. Твардовского, Н. Рыленкова и других советских поэтов, творчество которых глубоко и органично связано с народной песней.
Художник новаторского склада, А. В. Кольцов сумел создать такие самобытные, глубоко национальные образцы демократической поэзии, что его имя по достоинству заняло одно из первых мест в ряду замечательных русских поэтов.
Алексей Васильевич Кольцов родился 3 (15) октября 1809 года в Воронеже. Русский поэт из мещан, сын потомственного прасола (торговца скотом).
В 1821 году окончил один класс двухклассного воронежского уездного училища, после чего отец привлек его к своему предприятию, делами которого Кольцов занимался до конца жизни.
Рано пристрастился к чтению, в середине 1820-х годов начал сочинять стихи, найдя поддержку среди воронежской интеллигенции (книготорговец Д.А. Кашкин, семинарист-стихотворец А.П. Серебрянский). В 1830 г. в Москве состоялась первая (анонимная) публикация 4 стихотворений Кольцова. В том же году он познакомился с Н.В. Станкевичем, который ввел Кольцова в литературные круги. С 1831 г. стал печататься в столичных изданиях. В 1835 г. усилиями Станкевича и В.Г. Белинского, ставшего главным популяризатором творчества Кольцова, был издан первый сборник его стихотворений. В 1836, 1838 и 1840 годах Кольцов по торговым делам бывал в Москве и Санкт-Петербурге, где его благосклонно принимали А.С. Пушкин, В.А. Жуковский и др. Задуманный Кольцовым переезд в Санкт-Петербург не состоялся из-за его болезни и материальных затруднений в семье. Алексей Васильевич Кольцов умер 29 октября (10 ноября) 1842 года в Воронеже.
Посмертное издание стихотворений Кольцова (1846 г. ) подготовил Белинский, предваривший его большой статьей «О жизни и сочинениях Кольцова», в которой изложена первая, отчасти мифологизированная биография поэта.
В поэзии Кольцова наиболее значительны его песни , созданные на стыке народно-поэтической и литературной (стилизации народных песен А.Ф. Мерзлякова, А.А. Дельвига и др.) традиций. Характерны фольклорные приемы (постоянные эпитеты, устойчивые формулы, олицетворения, психологический параллелизм и др.), к которым Кольцов прибегает в интимной, психологически усложненной лирике. Так, в любовных песнях представлена сложная гамма переживаний , вплоть до самых мучительных и драматичных: «Измена суженой» (1838 г.); «Русская песня» («Говорил мне друг, прощаючись…», 1839 г.); «Разлука» («На заре туманной юности…», 1840 г.).
В ряде ранних песен Кольцовым воссоздана гармоничная картина крестьянской жизни с ее праздниками, молитвами и земледельческим трудом, приобщающим человека к природе («Сельская пирушка», 1830; «Песня пахаря», 1831; «Урожай», 1835; «Косарь», 1836). В поздних песнях Кольцова преобладают мотивы одиночества, нужды, неволи, растраченной по «чужим людям» молодецкой силы и т. п. («Раздумье селянина», 1837; «Горькая доля», 1837; «Что ты спишь, мужичок?..», 1839 и др.); заостряются социальные и семейные конфликты («Вторая песня Лихача Кудрявича», 1837; «Деревенская беседа», 1838; «Всякому свой талан», 1840), возникает «разбойничья» тема («Удалец», 1833; «Хуторок», 1839), продолжается линия духовной поэзии («Перед образом Спасителя», 1839). Подлинный трагизм присущ стихам на смерть Пушкина «Лес» (1837).
Другой значительный раздел лирики Кольцова – «думы», представляющие собой нарочито безыскусные рассуждения на философские и религиозные темы: о тайне мироздания и замысле Творца, о пределах человеческого познания («Божий мир», 1837; «Лес», 1839; «Поэт», 1840). В отличие от стихотворений Кольцова в традиционных литературных жанрах (послания, элегии, мадригалы и др.), его песни и «думы» - уникальное явление русской поэзии. Элементы поэтики Кольцова были восприняты А.Н. Некрасовым, И.З. Суриковым, С.Д. Дрожжиным, С.А. Есениным и др. Музыку на песни Кольцова писали А.С. Даргомыжский, Н.А. Римский-Корсаков, М.П. Мусоргский, М.А. Балакирев и др.
Ключевые слова: Алексей Кольцов, подробная биография Кольцова, критика, скачать биографию, скачать бесплатно, реферат, русская литература 19 века, поэты 19 века
Кольцов Алексей Васильевич - знаменитый народный поэт. Родился 3 октября 1809 года, в зажиточной мещанской семье города Воронежа.
Отец его был прасол, торговавший скотом - человек умный, энергичный, оборотливый. Мать Кольцова была женщина добрая, но совсем необразованная, даже неграмотная. Детство Кольцова протекало в суровой патриархальной купеческой семье; отец был единственным владыкой дома и всех держал в строгом повиновен
ии. Только мать умела ладить с ним и, по-видимому, оказывала на мальчика более благотворное влияние. Кольцов был предоставлен самому себе. В семье он сверстников не имел: одна сестра была намного старше его, а брат и другие сестры - гораздо моложе. Когда ему минуло 9 лет, его стал учить грамоте один
из воронежских семинаристов. Кольцов учился прилежно и успешно; минуя приходское, он прямо поступил в первый класс уездного училища (1818), но пробыл в училище недолго: через год и 4 месяца отец взял его домой, находя сведения, полученные сыном, вполне достаточными для той жизни, к которой он его г
отовил - торговле скотом. Русское правописание осталось для Кольцова недоступным навсегда. Училище, однако, принесло ему ту пользу, что он полюбил чтение. Первые книги, им прочитанные, были лубочные издания, различные сказки про Бову, про Еруслана Лазаревича и т. п. Он покупал их на деньги, выдававш
иеся ему для лакомств и игрушек. Затем он перешел к романам, которые доставал у своего товарища, Варгина, тоже сына купца. Кольцову особенно нравились "Тысяча и одна ночь" и "Кадм и Гармония" Хераскова. В 1824 году Варгин умер, оставив другу в наследство свою библиотечку - всего около 70 томов. По
выходе из училища, Кольцов, надо думать, стал помогать своему отцу в его торговых делах и тогда впервые ближе познакомился с деревней и донскими степями. Это знакомство сразу оказало на него сильное влияние; ему открылся мир чарующих звуков и красок, и он впитывал их в себя, чтобы потом передавать с
вои, этому миру родные, мысли и чувства. В 1825 году сильное впечатление произвели на него случайно попавшиеся ему стихотворения И.И. Дмитриева; особенно понравился ему "Ермак". Ему было 16 лет, когда он написал первое свое стихотворение "Три видения". Вскоре после этого он познакомился с воронежск
им книгопродавцем Кашкиным. Прямой, умный и честный, Кашкин пользовался любовью воронежской молодежи; и его книжная лавка была для нее своего рода клубом. Он интересовался русской литературой, много читал и, кажется, сам писал стихи. Есть основание думать, что ему Кольцов показывал свои первые опыты
В течение 5 лет Кольцов пользовался безвозмездно его библиотекой, знакомясь с произведениями Жуковского, Дельвига, Козлова, Пушкина. Стихотворения Кольцова 1826 - 1827 годов, за редкими исключениями, представляют собой слабое подражание этим образцам. В конце 20-х годов Кольцов сблизился с Анд
реем Порфирьевичем Сребрянским, воспитанником воронежской семинарии, впоследствии студентом медико-хирургической академии. Сребрянский сам был поэт; его стихи среди семинаристов пользовались очень большой известностью. Одна из его пьес не забыта и поныне: это известная студенческая песня "Быстры, ка
к волны, дни нашей жизни". В своих письмах к Белинскому Кольцов не раз вспоминает с благодарностью о своем друге, которому он был обязан очень ценными указаниями, в особенности по предмету техники стиха, а также более строгим выбором чтения. Об отношениях Кольцова к Сребрянскому свидетельствует и ст
ихотворение, ему посвященное ("А.П. Сребрянскому", 1829). В конце 20-х годов Кольцов полюбил жившую в их доме крепостную девушку Дуняшу, купленную его отцом у одного из соседних помещиков. Отец поступил круто: в одну из отлучек Кольцова Дуняша была продана на Дон, где вскоре вышла замуж. Это было дл
я Кольцова сильным ударом, следы которого остались навсегда в его поэзии. В 1829 году Кольцов познакомился с профессором философии и физико-математических наук в воронежской семинарии Вельяминовым, по отзыву Де-Пуле - человеком серьезно интересовавшимся литературой. В том же году, через Воронеж прое
зжал некий Сухачев, считавший себя литератором. Кольцов познакомился с ним и дал ему тетрадь своих стихотворений. Сухачев увез ее с собой в Москву, и в 1830 году некоторые из стихотворений Кольцова издал под своим именем. Счастливая случайность вскоре свела Кольцова с Н.В. Станкевичем. По словам Я.
М. Неверова, у отца Станкевича, помещика Воронежской губернии, был винокуренный завод, куда местные торговцы скотом пригоняли свои гурты для корма бардой. Молодой Станкевич не имел никаких сношений с этими людьми. Однажды, ложась спать, он долго не мог дозваться своего камердинера. Камердинер в сво
е оправдание рассказал, что вновь прибывший прасол Кольцов за ужином читал им такие песни, что они все заслушались и не могли от него отстать; он привел несколько оставшихся у него в памяти куплетов, которые и на Станкевича произвели сильное впечатление. Он пригласил Кольцова к себе, чтобы узнать у
него, откуда он достал такие прекрасные стихи. По просьбе Станкевича, Кольцов передал ему все свои стихотворения. Одно из них Станкевич поместил в "Литературной Газете" (1831), при письме, рекомендующем читателям "самородного поэта, который нигде не учился и, занятый торговыми делами по поручению от
ца, пишет часто дорогой, ночью, сидя верхом на лошади". В мае 1831 года Кольцов в первый раз отправился в Москву по торговым и тяжебным делам своего отца и познакомился там с членами кружка Станкевича, в том числе - с Белинским. В московском "Листке" Кольцов поместил в 1831 году ряд стихотворений. В
1835 году на средства, собранные членами кружка Станкевича, была издана первая книжка "Стихотворений Алексея Кольцова" - всего 18 пьес, выбранных Станкевичем из "довольно увесистой тетради". Туда вошли такие перлы, как "Не шуми ты, рожь", "Размышление поселянина", "Крестьянская пирушка" и другие. Б
елинский встретил эту книжку сочувственно, признав в Кольцове "талант небольшой, но истинный". Кольцов, однако, по-прежнему писал лишь урывками, отдавая свои силы, по преимуществу, торговым делам отца. Вторая поездка Кольцова в Москву и Петербург относится к 1836 году. В Москве он познакомился с Ф.Н
Глинкой, Шевыревым, в Петербурге - с князем Вяземским, с князем Одоевским, Жуковским, Плетневым, Краевским, Панаевым и другими. Всюду его принимали очень ласково, одни - искренно, другие - снисходя к нему, как к поэту-прасолу, поэту-мещанину. Кольцов прекрасно разбирался, как кто к нему отно
сился; он вообще умел тонко и внимательно наблюдать. С Пушкиным Кольцов познакомился в 1836 году. Знакомство состоялось, по словам А.М. Юдина, в квартире Пушкина, куда Кольцов был дважды приглашен. Перед Пушкиным Кольцов благоговел. Тургенев рассказывает, как на вечере у Плетнева Кольцов никак не со
глашался прочесть свою последнюю думу. "Что это я стал бы читать-с, - говорил он, - тут Александр Сергеевич только вышли, а я бы читать стал! Помилуйте-с!" Н.А. Полевой отзывается о Кольцове как о "чистой, доброй душе"; "с ним он грелся, как будто у камина". Князь Вяземский характеризует его как "ди
тя природы, скромный, простосердечный". Белинский прямо был в восторге от Кольцова. Так же хорошо относились к нему и Жуковский, и Краевский, и князь Одоевский. Последние, а вместе с ними и Вяземский, часто оказывали ему поддержку и в его личных, вернее - отцовских делах; благодаря им не раз кончали
сь благополучно такие судебные процессы, которые отец, не имея связей, безусловно проиграл бы. Этим, должно быть, и объясняется отчасти, почему отец относился тогда к нему и к его литературным занятиям довольно доброжелательно. Стихи Кольцова охотно печатались в лучших столичных журналах ("Современн
ик", "Московский Наблюдатель"). На родине слава его еще более возросла после того, как Жуковский, сопровождая Наследника Цесаревича в его путешествии по России, посетил Воронеж (в июле 1837 года). Все видели, как Жуковский "прогуливался пешком и в экипаже вместе с поэтом-прасолом". Кольцов сопровожд
ал его при осмотре достопримечательностей города. Кольцову в это время становилось тесно в семейной обстановке; его сильно тянуло к людям мысли и культуры, но он слишком крепко был связан со всем своим прошлым и материально, и духовно, да и образование его все-таки осталось поверхностным. В Воронеже
мало кто понимал его душевное состояние, в особенности после 1838 года, когда умер Сребрянский. С Кашкиным он вскоре разошелся. В 1838 году Кольцов снова отправился сначала в Москву, затем в Петербург. Во время этой поездки он особенно сблизился с Белинским, который стал единственным близким ему че
ловеком. Он поверял Белинскому все свои горести и радости, делал его судьей всех своих новых произведений, которые немедленно ему пересылал. В 1838 году Кольцов писал довольно много. Этому способствовала культурная обстановка и интересы того столичного общества, в котором он тогда вращался; он сам и
менно так объясняет причину плодотворной своей деятельности за этот год (см. его письмо к Белинскому от 16 августа 1840 года). После этой поездки жизнь Кольцова в Воронеже делается еще более одинокой; домашняя обстановка еще более тяготит его. С знакомыми он все более и более расходится. Кольцов меч
тал о роли учителя, руководителя, хотел быть проводником тех высоких мыслей и идей, которые он встречал в умственных центрах России; знакомые насмешливо относились к таким попыткам, видели в нем простого подражателя. "Жить дома, в кругу купцов", пишет он Белинскому, "решительно я теперь не могу; в д
ругих кругах тоже... Безрадостная самая будущность у меня впереди. Я, кажется, собой одно выполню во всей точности: ворону... И, ей-Богу, я ужасно похож на нее, остается лишь сказать: она к павам не попала, а от ворон отстала. Больше этого ко мне ничего нейдет". Друзья звали Кольцова в Петербург, пр
едлагали ему или самому открыть книжную торговлю, или сделаться управляющим конторой Краевского. Кольцов не последовал этому совету. Он знал, как мало идеального во всякой торговле, хотя бы и книжной, и вполне резонно доказывал своим друзьям, что не выдержать ему конкуренции с другими книгопродавцам
и, если он будет вести свои дела иначе, не по-купечески. В сентябре 1840 года Кольцову снова пришлось побыть в столицах по делам отца. Это была последняя его поездка. Встречи с Белинским, В. Боткиным, немного оживили его, подняли было его дух. На этот раз Кольцов медлил возвращаться домой и на обра
тном пути из Петербурга подольше задержался в Москве. Слишком противным казалось ему опять очутиться в омуте домашней обстановки. В феврале 1841 года Кольцов все-таки решил вернуться домой. Денег на дорогу у него не было - отец не хотел его возвращения и категорически отказался прислать; пришлось за
нять у знакомого. Дома он опять вошел с головой в дела отца, но отношения между ними все более и более ухудшались. Бывали очень тяжелые сцены, действовавшие на Кольцова угнетающе. Вскоре Кольцов разошелся и с любимой младшей сестрой своей, Анисьей, в которой он прежде видел единственную в семье близ
кую ему душу. Трагедией обыденности, тяжелой и безнадежной, веет от его писем к Белинскому в эту пору. Вот он кончит какую-то новую постройку, приведет в порядок кое-какие отцовские дела и непременно приедет в Петербург - отец обещал дать ему денег. Но затягивались дела, Кольцов запутывался в них; з
доровье тоже стало сильно портиться - и гасла надежда. На один только момент, и то весьма непродолжительный, улыбнулось-было ему счастье: он горячо полюбил Варвару Григорьевну Лебедеву, и это возбудило в нем веру в лучшее будущее; но в силу разных обстоятельств они должны были вскоре разойтись. Боле
знь Кольцова - чахотка - стала быстро развиваться. Отец не давал денег на лечение. Доктор И.А. Малышев принял в судьбе Кольцова горячее участие и, как мог, поддерживал его силы. В смежной комнате готовились к свадьбе сестры, устраивались шумные девичники, а Кольцов лежал тяжелобольной, всеми покинут
ый; одна только мать да старуха няня ухаживали за ним. Кольцов умер 29 октября 1842 года. Поэзию Кольцова издавна, еще со времен Белинского, определяют как глубоко народную, вернее - даже крестьянскую. В ней господствуют то же содержание, те же мотивы, та же форма, что и в устной народной лирике. Гр
усть-тоска по милому, жалобы на судьбу-кручину, неудачная семейная жизнь, любовные призывы, молодецкая удаль - вот несложные, истинно народные сюжеты, которые Кольцов обычно воспевает. У него больше вариаций, переживания переданы глубже, тоньше, порывы страстнее, краски усилены, сгущены, но сущность
все-таки остается та же; разница как бы только количественная, а не качественная. Чувствуется ясно, что в его поэзии нашел свое полное непосредственное и точное выражение безымянный народно-коллективный творческий гений. Кольцов смотрит на все окружающее теми же широко открытыми наивными глазами, к
акими смотрели поэты-творцы народной песни, оставшиеся неизвестными именно потому, что не успели в душе своей обособиться от массы, все переживали, как сам народ и заодно, и в унисон с ним. Особая полнота ощущения, в которой растворяется индивидуальное "я", власть первоначальной гармонии, того синкр
етического единства, в котором Бог, окружающая природа и отдельный человек взаимно и до конца проникают друг друга, составляют нечто единое цельное, - вот что характерно для этой несложной, еще не дифференцированной души поэта из народа; оно же характерно и для Кольцова. Если исключить из его поэзии
те подражательные стихотворения, где мотивы заимствованы как бы наспех у случайно попавшихся и совершенно чуждых ему по духу Жуковского, Дельвига и Дмитриева, да еще "Думы", написанные под влиянием кружка Станкевича, в особенности Белинского, тщетно просвещавшего его на счет "субъекта, объекта и аб
солюта", то нас поражает именно необыкновенная объективность, полное отсутствие личного элемента. Как будто его лирика вовсе не результат его личных переживаний, а он хотел лишь рассказать, как вообще всякий крестьянский парень или девушка любит, радуется, грустит, жалуется на судьбу или томится в у
зкой сфере раз навсегда закрепленного быта. Вот, например, отчаяние молодца от измены суженой: "пала грусть-тоска тяжелая на кручинную головушку; мучит душу мука-смертная, вон из тела душа просится". Или любовь, преображающая всю жизнь: "вместе с милой зима кажется летом, горе - не горем, ночь - ясн
ым днем, а без нее нет радости и в майском утре, и в заре-вечере, и в дубраве - зеленой - парче шелковой". Любимые его художественные приемы - слияние двух понятий или образов в один ("трепет-огонь", "любовь-тоска", "грусть-тоска", "любовь-огонь", "любовь-душа" и т. д.), поражающие контрасты (вроде:
"с горем в пиру быть с веселым лицом", "светит солнышко - да осенью"). Во всем и везде видна натура сильная, страстная, все переживающая по-особенному, глубоко, до самозабвения. И все-таки тонет все личное в первоначальной синтетической цельности мироощущения, и песни Кольцова становятся типическим
и. Именно типическое больше всего характерно для Кольцова. И как ни ярки его краски, и как ни велико их изобилие - в каждой пьесе они новые и различные, - впечатление остается все то же: это чувства, вообще применимые ко всем и каждому, это переживания родовые, а не индивидуальные, не личные. Тоскуе
т ли обманутая об удалом молодце, обращаясь с мольбой к красному солнцу, широкому полю, буйным ветрам; причитывает ли молодая женщина, что ее насильно выдали за немилого; жалуется ли старик на свою старость, молодой - на свою бесталанную долю; рассказывается ли о том, как сохнет, словно трава осенью
Ретивое сердце от огня любви к красной девице, - словом, о ком и о чем бы ни пел Кольцов, всюду перед нами образы слитные, лица безымянные; их можно охарактеризовать лишь общими чертами, в крайнем случае определить по роду занятий или имущественному положению - если это нужно для завязки действия
Но никак не более, не точнее, не детальнее. Весь крестьянский быт проходит перед нами; в письменной литературе Кольцов - единственный певец земледельческого труда. Он прекрасно знает этот быт, всей душой ощущает святость этого труда, видит и чувствует всю его сложность, вникает в его думы и настро
ения, но рисует его всегда в типическом, слитном виде. У другого поэта это было бы признаком слабости творческих сил; у Кольцова чувствуется здесь великая правда большого таланта, воспринимающего мир так, как его воспринимает народ, крестьянство. В сравнении с устным народным творчеством у Кольцова
гораздо большее разнообразие моментов, переживания кажутся углубленнее; но все же каждый данный момент, каждое отдельное переживание остается общим, характерным для типа, не для индивидуальности. То же младенчески-наивное синкретическое единство сказывается и в отношении Кольцова к природе. Все жизн
енные драмы его героев и героинь происходят непременно на ее лоне; люди со всеми своими помыслами обращаются прежде и охотнее всего к ней, к ее явлениям, как к своим друзьям - помощникам или препятствующим противникам. Ясно чувствуется, что это не простые метафоры, не художественный прием, не способ
заимствования нужных для данного случая красок. Кольцов передает здесь, и опять-таки по-народному, всю истинную близость, существующую между человеком и природой, - ту связь, благодаря которой немыслимо провести между ними какую-нибудь резкую разделяющую грань, а тем более противопоставлять их. В п
олной согласованности с природой развертывается крестьянская жизнь. Не в том только смысле, что пахарь зависим от нее, как от единственной своей кормилицы, и поневоле должен строить свой быт, повинуясь ее велениям. Тут совместимость совсем иного рода, свободная и желанная, точно двух равных сотовари
щей, одушевленных одними и теми же думами и идеями. Земледелец, его сивка, поле, которое он вспахивает, солнышко, согревающее его землю, тучи, проливающиеся "на земную грудь, на широкую, слезой крупной - проливным дождем", птица, летающая над нивой или поющая под окном хаты, и даже немые предметы: с
оха, борона, плуг, серп - все это члены одной и той же семьи, прекрасно понимающие друг друга; все они сообща творят сложную и серьезную жизнь. Здесь нет низших и высших; взаимное сочувствие, бессознательность, если можно так выразиться, взаимное постигание связывает их воедино. Оттого так наивно тр
огательными и глубоко правдивыми, - а не только красивыми - кажутся такие обращения, как молодца к соловью, чтобы он улетел в леса его родины прощебетать душе-девице про тоску его, рассказать ей, как без нее он сохнет, вянет, что трава на степи перед осенью. Или чудный призыв к ниве: "не шуми ты рож
ь спелым колосом"; ему не для чего собирать добро, не для чего богатеть теперь: струхнули те очи ясные, когда-то "полные полюбовных дум, спит могильным сном красна девица". Или те прекрасные чисто народные параллели: "в непогоду ветер воет, завывает - буйную головку злая грусть терзает"; интимные до
верчивые разговоры с темной ночью, ясным солнцем, с широкой степью, косой-серпом, почерневшим, "обрызганным в скуке-горести слезой девичьей". Все эти существа и предметы принимают самое деятельное участие в жизни, в труде поселянина. У Кольцова, если только он свободен от рефлексии, нет иных красок,
кроме тех, которые имеются у природы, у земли, у степи или леса. Нет их даже тогда, когда он уже явно отвлекается от крестьянского быта, говорит о себе лично, о своем данном моментом, чисто субъективном состоянии. Ему, например, тесно в мещанской обстановке, его сильно тянет к иной, более культурно
й жизни; или другое: его страшно поражает трагическая смерть Пушкина, которого он мог ценить, конечно, не с крестьянской точки зрения, - в творческом результате опять те же народные образы, тот же объективизм, полное отвлечение от своего "я" ("В непогоду ветер воет завывает", "Что дремучий лес приза
думался"). Глеб Успенский считает Кольцова единственным в русской литературе певцом земледельческого труда. Это очень верно: когда он воспевает первопричину своего и народного цельного мировосприятия, он достигает наибольшей убедительности и простоты и в то же время полноты гармонии - помимо человек
а и природы, еще и Бога. В заветных думах пахаря целомудренная святость и серьезность, которая усиливается и углубляется с каждой переменой в природе и в частности на ниве. С трепетом и молитвой ждали люди сельские, чтобы "туча черная понахмурилась, и расширилась, и пролилась слезой крупной - пролив
ным дождем". Пришел этот желанный дождь - и вместе с ним три крестьянские мирные думы. До первых двух крестьянин сам додумался, и исполнение зависит от него же: "Хлеб насыпать в мешки, убирать воза и из села гужом в пору выехать", но как "задумалась третья думушка - Богу-Господу помолились", - Кольц
ов не говорит. И это прекрасно. Ее грех высказать словами; тут душевный трепет, тут начинается участие Бога. "Чуть свет по полю все разъехались и пошли гулять друг за дружкой; горстью полной хлеб раскидывать; и давай пахать землю плугами, да кривой сохой перепахивать". Хлеб свят; он Божий гость; его
Господь посылает за труды людям. Он Сам о нем заботится через природу свою: "видит солнышко - жатва кончена", и только тогда оно "холодней пошло к осени". Оттого так "жарка свеча поселянина пред иконой Божьей Матери". Бог тоже участник в крестьянском труде; Он главный его участник, все Собой проник
ающий. Так завершается народное миросозерцание, вернее - мироощущение; так соединяются в общий союз и Бог, и природа, и человек. Эта же святость религиозности чувствуется не только в "Урожае", но и в "Песне Пахаря", в "Размышлении поселянина", который знает, что "лиха беда в землю кормилицу ржицу му
жику закинуть, а там Бог уродит, Микола подсобит собрать хлебца с поля". На нее есть указание и в "Крестьянской Пирушке". Кольцов пытался прояснить это ощущение синкретического единства Бога, космоса и человеческого "я" в своих известных "Думах". По своему душевному строю он не был способен к филосо
фскому отвлеченному мышлению. Не удивительно, что стоит ему только заговорить языком Станкевича или Белинского, как сейчас же гаснет огонь его поэзии, замолкает мощь трепетавшей в его душе народной стихии. Ту гармонию, которую он постоянно ощущал, он мог выразить только в образах, взятых из жизни, у
окружающей природы, а не в бесплотных, застывших символах. И все-таки его "Думы" характерны; при свете его истинно поэтических произведений они тоже делаются весьма убедительными. В них та же мысль, которую он неустанно повторяет: об одушевленности всей природы, воплощающей в себе дух Божества. Выр
ажает ли он это убеждение в уловленных им на лету терминах шеллингианства или в совершенно чуждым его душевному укладу рационалистических понятиях отвлеченного гегельянства, модернизирует ли он слегка христианскую идею Триединства, более привычную, а потому более ему понятную, и через нее пытается п
рояснить свои смутные мысли, - суть всюду остается одна и та же: жизнь во всем и повсюду, и она в Боге. "В переливах жизни, в царстве Божьей воли, нет бессильной смерти, нет бездушной жизни!" - говорит он в своей думе: "Божий мир". В "Царстве мысли" он перечисляет эти переливы жизни. Божий дух, Божь
я идея живет во всем: "и в пепле, и в пожаре, в огне, в раскатах грома; в сокрытой тьме бездонной глубины"... и даже "в тишине безмолвного кладбища", "в глубоком сне недвижимого камня", и "в дыхании былинки молчаливой". Всюду она одна, эта "царица бытия". "Отец света - вечность; Сын вечности - сила;
Дух силы - есть жизнь; мир жизнью кипит. Везде Триединый, воззвавший все к жизни" - так истолковывает он три ипостаси христианства. И как ни отвлеченны эти мысли, в сравнении с его песнями кажущиеся совсем безжизненными, - в них все же сказываются следы того цельного, завершенного глубоким религиоз
ным чувством, миропонимания, которое так прекрасно и так непосредственно отразилось в его истинно народных произведениях. Из слов Белинского Кольцов понимал лишь то, что ему самому было близко, что вполне подходило к его собственному мироощущению. Этим еще не исчерпывается значение "Дум" Кольцова. В
них отражается еще одна сторона душевной его деятельности, менее ценная, в известном смысле даже вредная: ему самому она, во всяком случае, принесла мало хорошего. Это - тот самый культ разума, царства мысли, который неминуемо должен был действовать разлагающим образом на цельность его мироощущения
и привести к тем вечным проклятым вопросам, которым нет и не может быть ясного, сознание удовлетворяющего ответа. Эти вопросы были тем мучительнее для Кольцова, что он хорошо знал, много раз испытал, в минуты творческих восторгов, какая радость осеняет душу при чувстве гармонии, синтеза, заранее ис
ключающем всякого рода мировые проблемы. Глубокой скорбью и тревогой проникнуты такие стихотворения его, как "Могила", "Вопрос", в особенности "Молитва". Это - те самые думы, за которыми и Белинский признавал известную ценность именно в виду серьезности искренно поставленных ими вопросов. Разум не в
состоянии осветить тьму предстоящей нам могилы, ответить человеку, что ему заменит там "глубокое чувство остывшего сердца, что будет жизнь духа без этого сердца". Грешные это вопросы: от них до полного отрицания один шаг. Оттого такой мольбой отчаяния звучит последняя строфа "Молитвы": "Прости ж мн
е, Спаситель! слезу моей грешной вечерней молитвы: во тьме она светит любовью к Тебе". Кольцов в этих случаях ищет спасения в религии. "Перед образом Спасителя" (так называется одна из его "дум") он намеренно "гасит свечу и закрывает мудрую книгу"; ему должна заменить ее вера: "в ней одной покой и т
ишина". "Под крестом - моя могила; на кресте - моя любовь", - так заканчивается еще одно тревожное стихотворение: "Последняя борьба". В этих частых колебаниях между вопросами-сомнениями и ответами-решениями в сторону простосердечной веры видны следы разложения первоначальной гармонии. Поэт народа-кр
естьянства, знавший и проявлявший в большей части своего творчества такую полноту ощущения, такую цельность доподлинного единства Бога, природы и человека, Кольцов все же остро ставит и те вопросы, которые мыслимы лишь при совершенно ином, противоположном душевном укладе. В этом смысле в "Думах" сил
