Антокольский Павел Григорьевич (1896 - 1978), поэт, переводчик. Родился 19 июня (1 июля н.с.) в Петербурге в семье адвоката. Главным увлечением детства было рисование акварелью и цветными карандашами. В 1904 семья переехала в Москву, где в скором времени будущий поэт поступил в частную гимназию. В старших классах началось его увлечение поэзией, театром, декламацией. Он вел к тому же рукописный журнал. Окончив гимназию в 1914, через год он поступил на юридический факультет Московского университета, но ему не суждено было стать юристом. Его судьбу решили занятия в Студенческой драматической студии, которой руководил Е. Вахтангов. Он стал актером, затем - до середины 1930-х - режиссером в Театре им. Е. Вахтангова.

С началом революции служил в жилотделе Моссовета ради сохранения Студии, которая скоро превратилась в Театр Народа у Каменного моста. В 1918 странствовал с бригадой актеров по фронтовым дорогам Западного фронта, затем служил в разных московских театрах.

В 1920 стал посещать "Кафе поэтов" на Тверской, где встретился с В. Брюсовым, которому понравились стихи Антокольского, и он напечатал их в альманахе "Художественное слово" (1921). Первая книга "Стихотворения" была издана в 1922. На протяжении 1920 - 30 опубликовал несколько поэтических сборников: "3апад"(1926), "Действующие лица" (1932), "Большие расстояния" (1936), "Пушкинский год" (1938) и др. В годы Отечественной войны Антокольский был корреспондентом фронтовых газет, руководил труппой фронтового театра. В 1943 была создана поэма "Сын", посвященная памяти сына, погибшего на фронте.

Творчество П. Антокольского наиболее полно представлено в книгах: "Мастерская" (1958), "Высокое напряжение" (1962), "Четвертое измерение" (1964), "Время" (1973), "Конец века" (1977) и др.

Антокольскому принадлежит несколько книг статей и воспоминаний: "Поэты и время" (1957), "Пути поэтов" (1965), "Сказки времени" (1971).

Антокольский известен и как прекрасный переводчик французской поэзии, а также поэтов Грузии, Азербайджана, Армении и др.

Павел Антокольский

ЧУВСТВО ПУТИ

Вступительная статья

В двадцатых годах существовало в Москве кооперативное издательство «Узел». В 1926 году оно выпустило - почти одновременно, в одинаковом оформлении и одинаковым тиражом в семьсот экземпляров - книги трех поэтов: Павла Антокольского, Ильи Сельвинского и Владимира Луговского. Антокольскому было тридцать, Сельвинскому двадцать семь, Луговскому двадцать пять. Сельвинский и Луговской выступали с книгами впервые. Поэтический дебют Антокольского состоялся раньше: в 1922 году в Госиздате вышла его книга «Стихотворения».

Сельвинский, Луговской, Антокольский, как и Тихонов, Багрицкий, Мартынов, Светлов, Саянов, Ушаков, Кирсанов, не все были ровесниками, но в равной мере принадлежали к тому поэтическому поколению, которое Антокольский однажды назвал «великим поколением двадцатых годов».

Именно в двадцатые годы во всю мощь звучал голос Маяковского, еще не умолкла песенная муза Есенина, с особой силой раскрылся неповторимый дар Пастернака, тонким лириком показал себя Асеев, со всем пылом революционной молодости заговорили о мире Тихонов, Багрицкий, Светлов. Именно тогда создавалась советская поэзия, формировались ее высокие традиции, которым суждено было продолжаться и в тридцатых годах, и в сороковых - в дни Великой Отечественной войны, - и в послевоенное время, вплоть до наших восьмидесятых.

Антокольский работал в советской литературе без малого шестьдесят лет. Годы бурного подъема - скажем, в двадцатых годах или в первой половине тридцатых - чередовались в его биографии с временем относительно меньшей творческой активности - скажем, в начале пятидесятых. Но теперь, на расстоянии, особенно ясно видно, что без него, без его бурнопламенных стихов и поэм, без его мастерских переводов, без его проникновенных очерков о классиках русской и мировой поэзии, а также о современных поэтах, без его поистине традиционной заботы о новых поэтических поколениях невозможно представить себе советскую поэзию. Творческому наследию Антокольского суждена долгая жизнь. Оно вошло в сокровищницу советской литературы.

Отец его - Григорий Моисеевич Антокольский - окончил юридический факультет санкт-петербургского университета и работал помощником присяжного поверенного в частных фирмах. (После революции он много лет, вплоть до 1933 года, служил в советских учреждениях, скончался в 1941 году.) Мать - Ольга Павловна - посещала знаменитые Фребелевские курсы.

1 июля 1896 года в семье Антокольских родился первенец, которого нарекли Павлом. Затем состав семьи стал быстро увеличиваться: через год появилась на свет дочь Мария, позже родились Евгения и Надежда. Ольге Павловне ничего не оставалось, как бросить курсы и полностью отдаться воспитанию детей.

В 1935 году, когда Ольга Павловна умерла, Антокольский посвятил ее памяти скорбное стихотворение:

Твой мир - это юность в сыром Петербурге и куча
Сестер и братишек, худых необутых ребят,
Которые учатся рядом и, книгой наскуча,
Всеобщую няньку, большую сестру, теребят.

Твой мир - это мы, твои дети в кроватках, когда мы
Росли, и когда ты была молода, и когда
На пачку ломбардных квитанций, на сумочку дамы,
Не очень зажиточной, смутно глядела беда.

(«Памяти матери»)

Была в этом стихотворении и такая строка: «Твой мир - это зимы и весны, Некрасов и Чехов». В то время как отец «вечно носился с какими-то планами переустройства своей жизни и судьбы», мать «истово растила и воспитывала четырех маленьких детей-погодков».

В раннем детстве Антокольский больше всего увлекался рисованием цветными карандашами и акварелью. Особенно любил он рисовать голову из «Руслана и Людмилы». Затем ее сменило изображение Ивана Грозного, навеянное, быть может, известной статуей М. М. Антокольского, который приходился родственником будущему поэту. Рисованием Антокольский увлекался впоследствии всю жизнь: он не только сам оформлял свои книги, но писал картины и принимал участие в коллективных выставках писателей-художников.

Ему было восемь лет, когда семья переехала в Москву к новому месту службы отца, ставшего к тому времени присяжным поверенным. Поселились в Большом Афанасьевском переулке, в одноэтажном домике. Вскоре старшие дети - сын Павел и дочь Мария - поступили в частную гимназию Е. А. Кирпичниковой. Учился Антокольский, по собственному признанию, весьма посредственно. Издание рукописного журнала «Призыв», писание стихов, участие в самодеятельных спектаклях (в одном из них он сыграл Перикла), декламация - все казалось ему гораздо важнее учения. Пришлось нанять репетитора. Так в доме Антокольских появился студент Дмитрий Куликов. Его поместили в одной комнате с воспитанником.

В декабре 1905 года в Большом Афанасьевском восставшие рабочие воздвигли баррикаду. Слышалась ружейная и револьверная стрельба. Участники боев то и дело забегали к Антокольским. Ольга Павловна поила их чаем и кормила чем бог послал. Однажды ночью нагрянула полиция. В квартире произвели обыск, искали оружие и нелегальную литературу. Ничего не нашли, но арестовали Куликова - он оказался участником революционных событий. Все попытки взять его на поруки ни к чему не привели.

Крики газетчиков о смерти Чехова и о цусимском поражении, баррикады и стрельба в Большом Афанасьевском, арест Куликова - все это было первым соприкосновением ребенка с дотоле неведомым ему миром исторических событий.

Кончив гимназию в 1914 году, Антокольский некоторое время посещал лекции в народном университете имени Шанявского, а затем поступил на юридический факультет Московского университета, Почему на юридический, а не, скажем, на филологический или в Академию художеств? «Может быть, - отвечал на этот вопрос поэт, - хотел идти по стопам отца, но вернее всего потому, что юридический факультет представлял собою в те времена вожделенное место для нерадивых молодых людей, собиравшихся кое-как сдавать экзамены, поменьше ходить на лекции и совсем не работать сверх положенного. Так поступал и я».

Однажды Антокольский прочел в университетском здании на Моховой объявление о том, что открыт прием в некую Студенческую студию под руководством артистов Художественного театра. Студия помещалась в Мансуровском переулке на Остоженке.

Мечта стать актером пересилила юриспруденцию. Юридический факультет был тотчас брошен.

Что мне делать с моим призваньем,
Кем я стану, что я решу?
Только с высшим образованьем
Навсегда расстаться спешу.
Не сдавая римского права,
Государственного не сдам,
Рассуждая зрело и здраво,
Не вернусь к отцовским следам.

(«Повесть временных лет»)

Так Антокольский написал через пятьдесят с лишним лет, вспоминая начало своего жизненного и творческого пути.

«Означал ли мой приход в Студию желание стать актером? - спрашивал впоследствии Антокольский. - Еще как означал! Только это и означал. Тем не менее актер из меня не вышел и, видимо, не мог выйти…».

Театр навсегда остался его горячей привязанностью, в течение многих лет он был тесно связан со Студией Евгения Вахтангова, а затем и с театром его имени. Но истинной страстью Антокольского должна была стать и стала поэзия. Вахтангов был прав, когда, подводя итог тому, что сделала за пять лет его Студия, между прочим, отметил: «Приобрела поэта, знающего театр (играл, режиссировал)» .

Антокольский действительно был рожден не актером и не режиссером, а поэтом, знающим театр. Он всю жизнь мечтал о театре поэта и сокрушался, что наши театры чуждаются стихотворной драматургии, в частности, драматургии Блока и Сельвинского. Последней книгой, которую Антокольский сам составил незадолго до кончины, стала книга «Театр», куда вошли его драматические поэмы «Робеспьер и Горгона», «Франсуа Вийон», ранняя новогодняя сказка «Пожар в театре», а также фантастическая сцена из поэмы «Кубок Большого Орла». Увидеть свой «Театр» вышедшим в свет Павлу Григорьевичу уже не удалось, но он знал, что книга близка к выходу, и радовался этому.

В работе Антокольского-поэта всегда ощущалось магическое воздействие театра. Не только темы, но и образные средства его стихов очень часто диктовались театральными впечатлениями. Это было одной из главных особенностей его поэзии, по которым ее привыкли узнавать. «В поэзии он был человеком театра, а в театре человеком поэзии, - очень точно написал о своем старом друге В. Каверин. - Причудливо переплетаясь, эти две неукротимые страсти сделали его не похожим на других поэтов, подняв его поэтический голос и заставив его звучать полновесно и гордо, как звучали со сцены голоса Остужева и Ермоловой, Качалова и Коонен».

Павел Григорьевич Антокольский - поэт долгого творческого пути. Он начал публиковаться почти сразу после революции, был вхож в круги поэтов «Серебряного века», а после этого продолжал писать и творчески развиваться долгие десятилетия. Его последняя изданная при жизни книга увидела свет в 1976 году, а сам поэт дожил до 9 октября 1978 - умер в почтенном возрасте 82 лет. Стихи Павла Антокольского были отмечены государственными наградами, включая Сталинскую премию.
Антокольский, возможно, не стал одним из ведущих поэтов советской эпохи - по крайней мере, он не написал всенародно известных произведений (хотя любителями поэзии они и ценились). И всё же, об этом поэте не забывают и сегодня, что позволяет считать его советским классиком. К тому же, Павел Антокольский стихи ещё и переводил, много сделав для популяризации в России армянской, азербайджанской, грузинской поэзии.

Детство и молодость поэта

Антокольский родился 1 июля (19 июля по новому стилю) 1896 года в Санкт-Петербурге, имел еврейское происхождение. Он приходился родственником широко известному скульптору второй половины XIX века Марку Антокольскому. Отец будущего классика, Григорий Моисеевич, до революции работал юристом, а в советские времена - госслужащим.
В 1904 году семья Антокольских перебралась в Москву. Здесь Павел Григорьевич позже поступил в МГУ, на юридический факультет - но так и не окончил его. В юности Павел Антокольский стихи не видел своим главным увлечением - его больше привлекал театр. Антокольский занимался в драматической студии под руководством Вахтангова, позже был режиссёром в театре его имени.
Стихи Павла Антокольского публиковались с 1918 года, а первая книга вышла в 1922. Антокольский был хорошо знаком со многими выдающимися поэтами эпохи - Цветаевой, Брюсовым и другими. Именно Брюсов немало поспособствовал первым публикациям молодого поэта.

Путешествия, годы войны

Важным событием в жизни Антокольского стали путешествия по Европе, предпринятые им в 1920-е годы. Именно этим жизненным опытом были вдохновлены многие последующие произведения поэта. К тому же, в этот период Антокольский увлёкся изучением европейской истории. Особенно его интересовали средневековая Франция и орден тамплиеров - эта тематика также отражена в произведениях.
В Великой Отечественной войне Павел Антокольский, будучи уже немолодым человеком, непосредственного участия не принимал - в это время он руководил фронтовым театром. На войне погиб его сын, которому Антокольский посвятил написанную в 1943 году поэму «Сын», за которую спустя три года получил Сталинскую премию.

Послевоенная деятельность

После войны Антокольский продолжал интенсивно трудиться - как на литературном поприще, так и в театре. Некоторое время он работал театральным режиссёром в Томске. Павел Антокольский вообще много путешествовал по стране в послевоенные годы, бывал и за границей - но основным местом его жительства до самой смерти оставалась Москва.
В последние годы поэт в основном занимался переводами. Он широко известен переводами стихов кавказских и среднеазиатских авторов, но много переводил и с французского, в том числе прозу Виктора Гюго.

Poembook, 2013
Все права защищены.

В середине 60-х в газете «Московский комсомолец», где началась моя журналистская деятельность, на моих глазах и при моём участии появилась особая еженедельная страница, адресованная специально подросткам. Именовалась - «Сверстник». Она возникла вслед за таким же «Алым парусом» в центральной «Комсомолке» - буквально полгода спустя. Но наша страница кое-чем отличалась. В ней был обязательный «писательский кусок». То есть какой-нибудь известный литератор обращался с нестандартным и эмоциональным «словом» непосредственно к подростковому читателю. «Сверстник» выходил по четвергам. Его делал наш отдел учащейся молодёжи, где средний возраст сотрудников едва достигал двадцати двух лет, и между собой мы называли эту полосу «Скверник».

Однажды, когда в очередной раз творить страницу выпало мне, я в поисках автора «писательского куска» обратилась к однокашнице по филфаку МГУ Ане Масс. Её папа был известным сатириком, они жили в подмосковном писательском посёлке, и у неё была куча знакомых литераторов. Аня охотно откликнулась и быстренько организовала встречу с поэтом Павлом Антокольским, соседом по даче.

Утром договоренного дня я приехала в писательский посёлок на реке Пахра и нажала

Белую кнопку звонка на калитке старого дачного забора. Вскоре увидела немолодую женщину, идущую открыть калитку. Почему-то женщина кричала мне хриплым и зычным мужским голосом: «Кто там? Корреспондентка? А?» Женщина отпёрла калитку и произнесла абсолютно нормально и даже певуче: «Входите!» Откуда-то сверху опять послышался трубный хриплый мужской глас - я подняла голову и увидела в окне мансарды знакомое по портретам лицо Антокольского.

Внутри дома то ли из столовой, то ли из гостиной узкая деревянная лестница вела наверх. Я взошла по ней и попала в рабочий кабинет с огромным столом, заваленным книгами, бумагами, курительными трубками, и со множеством настенных полок, плотно заставленных разнокалиберными томами и диковинными скульптурами, сотворёнными из древесных коряг. Обладатель хриплого и громкого голоса в этом небольшом и тесном пространстве казался крошечным и напоминал тёмную абрикосовую косточку.

Думаю, моё впечатление от встречи и от разговора с поэтом уже выразил Лев Озеров. Причём гораздо лучше меня. Он вспоминал о Павле Антокольском так: «Природный дар красноречия. Развитый общением, трибуной, частым чтением стихов. Собеседованиями на темы поэзии и театра. Ещё более - самим театром. Голос громкий, жест, за которым неизменно -оратор римский говорил . Желание быть выше своего роста выбрасывало руку вперёд, вернее, кулак ввысь, как можно выше. . Не знаю, обучался ли он искусству риторики, но владел он этим исчезающим искусством красноречия с завидным умением. В нём было развито импровизаторское начало. Идёт к трибуне, сияя карими пронзительными глазами, под которыми всегда были тёмно-фиолетовые круги бессонницы и усталости, устраняемой изрядными порциями кофе или водки. Он часто загорался. По поводу и без повода. Он редко не был возбуждён. В состоянии покоя и благодушия его застать было невозможно. Порой это напоминало театр. Чаще всего театр. Он играл принцессу Турандот своей жизни...»

Я приезжала к нему на Пахру несколько раз. Была тиха, как мышь. Прихлёбывала чай из громадной чашки. И слушала, слушала. А потом прибегала к Ане на соседнюю дачу и рассказывала...

Я знала, что Антокольский принадлежал к тем немногим писателям, кто ухитрялся творить хорошо и в плохое время. Многие из знавших его, и Аня Масс в том числе, говорили: он старался соблюдать человеческую этику, насколько это было возможно. На предложение подписать какую-то дурно пахнущую бумагу он мог себе позволить крикнуть в телефонную трубку: «Антокольский умер!»

Сталинское время не забрызгало его своей душегубной грязью. Он написал потом про лютого усача:

Мы все, лауреаты премий,

Вручённых в честь его,

Спокойно шедшие сквозь время,

Которое мертво;

Мы все, его однополчане,

Молчавшие, когда

Росла из нашего молчанья

Народная беда;

Таившиеся друг от друга,

Не спавшие ночей,

Когда из нашего же круга

Он делал палачей...

Павел Григорьевич Антокольский являл собою в то мрачное и тягостное время некое праздничное чудо. Он жил взахлёб. Его удостоила особого внимания и дружбы Марина Цветаева. В голодном 1919-м году «Павлику Антокольскому», актёру-вахтанговцу и стихотворцу, она подарила немецкий чугунный перстень - чугунные розы на внутреннем золотом ободе. А к перстню - Маринины стихи:

«Дарю тебе железное кольцо:

Бессонницу - восторг - и безнадежность.

Чтоб не глядел ты девушкам в лицо,

Чтоб позабыл ты даже слово - нежность.

Чтоб голову свою в шальных кудрях

Как пенный кубок возносил в пространство,

Чтоб обратило в угль - и в пепл - и в прах

Тебя - сиё железное убранство.

Когда ж к твоим пророческим кудрям

Сама Любовь приникнет красным углем,

Тогда молчи и прижимай к губам

Железное кольцо на пальце смуглом.

Вот талисман тебе от красных губ,

Вот первое звено в твоей кольчуге -

Чтоб в буре дней стоял один - как дуб,

Один - как Бог в своем железном круге.

Железный перстень - знак родства. Вручая его Антокольскому, Цветаева признала в нём собрата по поэзии.

А он, в свою очередь, сперва ввёл в литературу младших современников - Константина Симонова, Маргариту Алигер, Евгения Долматовского, потом поэтов-фронтовиков - Михаила Луконина, Семёна Гудзенко. И, наконец, стал учителем для Беллы Ахмадулиной и Евгения Евтушенко.

Павел Григорьевич Антокольский не дожил три месяца до 83 лет.

Он был поэтом от Бога. Но в наше суетное время его забыли. Не переиздают. Не читают с эстрады, как бывало. А между тем Павел Антокольский, стремительный и чуть богемный, любивший бабочку вместо галстука и трубку вместо сигареты, свои записки, над которыми работал почти до самого конца.

Татьяна Торлина

Из воспоминаний Ане Масс

1. Квартира № 38

Наш московский пятиэтажный дом на Большом Лёвшинском, дом артистов театра имени Вахтангова, был построен в 1928. В четвёртом подъезде, в квартире № 38, получила комнату незамужняя артистка Зоя Бажанова, вторую комнату заняла, тоже незамужняя, Вера Головина, третью - неженатый молодой артист Владимир Балихин. На кухне поселилась их общая домработница Варя, деревенская девушка из-под Рязани.

Балихин вскоре привёл в свою комнату жену, очаровательную балерину. Вера Головина вышла замуж и перебралась к мужу, театральному художнику-декоратору, во второй подъезд нашего же дома. Её освободившуюся комнату получил Зоин возлюбленный, Павел Григорьевич Антокольский, или, как звали его все, кто его близко знал - Павлик. Он начинал как артист и режиссёр вахтанговской студии, но к тому времени, как поселился в доме 8а на Большом Лёвшинском, был уже известным поэтом. Ради Зои он оставил жену и двоих детей, сохранив с ними близкие отношения. Всю жизнь помогал первой семье, в чём его всегда поддерживала и поощряла Зоя, у которой своих детей не было.

Квартира номер 38 была пристанищем для многих друзей. Во время войны к Павлику и Зое приезжали с фронта поэты Евгений Долматовский, Михаил Матусовский, Николай Тихонов, Маргарита Алигер. Останавливался и подолгу жил у них Александр Фадеев. Для всех находились тарелка супа, кусок хлеба, кружка кофе, матрас, раскладушка. Молодых поэтов Павлик любил «открывать», помогал с выходом первой книжки, рекомендовал в Союз писателей. Он был «крестным отцом» Александра Межирова, Михаила Луконина, Семёна Гудзенко, Евгения Винокурова.

В квартиру № 38, зная доброту и безотказность Павлика и Зои, приходили иногда малознакомые люди, просто нуждающиеся в деньгах. Некоторые, стесняясь войти, стояли на лестничной площадке. Им деньги передавались через Варю. Но не отказывали никому.

В годы ссылки моего отца, Антокольский был одним из тех, кто активно содействовал переводу его из Сибири в Горький, а в годы войны они некоторое время вместе руководили фронтовой театральной бригадой. Они всю жизнь были большими друзьями. Отцу нравились стихи Павлика, тяжеловатые, звонкие, как металл. Он любил декламировать «Иеронима Босха»:

Я завещаю правнукам записки,

Где высказана будет без опаски

Вся правда об Иерониме Босхе.

Художник этот в давние года

Не бедствовал, был весел, благодушен,

Хотя и знал, что может быть повешен

На площади, перед любой из башен,

В знак приближенья Страшного суда…

Очаровательная балерина, недолго побыв женой Балихина, упорхнула, оставив ему свою дочку Наташу, которую Владимир Васильевич обожал, как родную, так же, как и Наташа - своего «Вавочку». Наташин «Вавочка», образованный, интеллигентный, очень тихий человек, прекрасный артист, ещё до войны замечательно сыграл Карандышева в фильме «Бесприданница», а в театре был на второстепенных ролях, может быть, из-за скромности характера. Кипящая, дружелюбная энергия Павлика и тихая деликатность Балихина не мешали им быть в большой дружбе, а Наташа в этой квартире была, вроде как, общим любимым ребёнком.

Наташа была нашей дворовой подружкой, и мы часто к ней забегали. Нас встречал весёлым лаем и прыжками любимец семьи - чёрный пудель Дымка. Домработница Варя, из робкой деревенской прислуги превратившаяся в строгую домоправительницу и чуть ли не главного члена семьи, кричала на нас грозно, но не сердито: «Галоши разувайтя! По колидору не топайтя! Не в трактир пришли!» Из кухни тянуло махоркой, и раздавался хриплый кашель Варвариного возлюбленного, шофёра Сидорова. Слышно было, как Зоя Константиновна разговаривает по телефону, а Павел Григорьевич с кем-то горячо спорит в своём кабинете, или казалось, что спорит, а на самом деле это у него была такая энергичная манера беседовать. Нас ничуть не смущало, что мы своим приходом нарушаем покой известного поэта. Тем более, что Павел Григорьевич вёл себя с нами не как известный поэт, а именно как «Павлик» - выходил из кабинета, шумно приветствовал, с любопытством расспрашивал о школьных делах.

После войны, когда началась государственная антисемитская кампания, Антокольский оказался в числе тех, кого причислили к «безродным космополитам». Газеты, ещё недавно с восторгом писавшие о его удостоенной Сталинской премии трагической поэме «Сын», теперь глумились над его стихами. Его перестали печатать, уволили из Литературного института, где он преподавал. О нём писали, что его стихи и поэмы проникнуты эстетством, упадничеством и пессимистическими настроениями, далёкими от борьбы и жизни советского народа. Самым же серьёзным обвинением в этом наборе литературных пороков было то, что стихи его «обращены к западно-европейской тематике». Прямое указание на то, что автор поэмы «Франсуа Вийон», стихов об Иерониме Босхе

В то опасное и позорное время квартира № 38 оставалась местом, куда приходили артисты и поэты, звучали стихи, музыка, споры и - вопреки всему - смех.

Мы, дети, мало что понимали в происходящем, родители при нас о таких вещах не говорили. Знали, что Павлик - замечательный поэт, что его поэма «Сын», за которую он получил Сталинскую премию - это про его сына Володю, убитого на войне. Поэму мы читали. Ничего эстетского, то есть, по нашим представлениям, неясного, в ней не было. Наоборот, всё было понятно и близко:

...Вова! Ты рукой не в силах двинуть,

Слёз не в силах с личика смахнуть,

Голову не в силах запрокинуть,

Глубже всеми лёгкими вздохнуть.

Почему в глазах твоих навеки

Только синий, синий, синий цвет?

Или сквозь обугленные веки

Не пробьётся никакой рассвет?..

Нас ещё и потому так трогала эта поэма, что мы хорошо помнили Вову Антокольского. До войны он часто приходил к отцу. Играл во дворе в волейбол со старшими ребятами - с Вадиком Руслановым, Жекой Симоновым, моим братом Витей. Говорили, что у него большие способности к математике, что он прекрасно рисует и играет на рояле. Ещё говорили, что он влюблён в Катю Синельникову из второго подъезда.

Его фотография - красивого юноши с серьёзными глазами - висела в квартире Синельниковых в застеклённой рамке…

В пятьдесят первом году в писательском доме в Камергерском переулке (тогда - «Проезд МХАТа») освободилась небольшая отдельная квартира Веры Инбер (она переехала в писательский дом на Лаврушенском), и её квартиру Союз писателей предложил Антокольскому. Причиной того, что опальному поэту разрешили поменять коммунальную на отдельную, послужило, возможно, то, что в Москву из Франции приехали «друзья Советского Союза» Луи Арагон и Эльза Триоле. И, чтобы усыпить их недовольство - а они знали о нападках на поэта, хорошо известного во Франции, Союз писателей решил показать своё благородство. В ответ Антокольский предложил свой вариант: они с Зоей остаются в вахтанговском доме, а в Камергерский переедут Балихин с Наташей. Руководство почесало в затылке и согласилось. Так, к обоюдной выгоде, две семьи получили по отдельной квартире.

2. Дачное соседство

С середины пятидесятых мы с Антокольскими стали жить в одном дачном посёлке, забор в забор, и дружба между нашими семьями стала теснее - не только в переносном, но и в буквальном смысле. Хилый забор между нами через какое-то время сгнил и повалился, и мы нарочно не стали его восстанавливать, жили, словно на одном общем участке. Приезжала дочка Павлика, Кипса, с мужем, поэтом Леоном Тоомом и детьми - подростком Андреем и маленькой Катей.

Приезжали Зоины и мамины подруги актрисы - «Маша» Синельникова, «Вавочка» Вагрина. Общались то на нашей половине, то на половине Антокольских. У них обедали, у нас пили чай. Или - наоборот. С Кипсой мы подружились, хотя она была старше меня лет на пятнадцать. На самом деле её звали Наташа, Наталия Павловна, а Кипса - было её детское прозвище, но оно очень к ней подходило: она была толстая, пышная, веселая, непосредственная, по-девчоночьи озорная.

Несколько лет спустя в семье появилось новое действующее лицо - Милочка. На ней женился и привёл в дом внук Павлика, Андрей Тоом, которому тогда едва исполнилось двадцать лет, а ей - едва восемнадцать. Миниатюрная, хорошенькая - глаз не оторвать - она замечательно вписалась в многочисленную, шумную, дружелюбную, хлебосольную семью Антокольских, стала в ней любимым балуемым ребёнком, даже когда родила своего - Ден иса. Она, в сущности, и была ребёнком: школьный аттестат зрелости и полная неопределённость дальнейшего. Андрей тогда учился в Университете и был подающим большие надежды математиком.

На семейном совете решено было Милу «определить». Эту задачу взял на себя Павел Григорьевич. Он решил показать Милу режиссёру Рубену Николаевичу Симонову. Предполагалось, что тот, в знак старой дружбы, посодействует, чтобы Милу приняли в театральное училище имени Щукина.

В тот день, когда Антокольский вёз Милу с дачи в Москву «определяться», с ними в машине ехали поэт Семён Кирсанов, сосед по поселку, и я.

Знаешь, кто это? - спросил у Кирсанова Антокольский, обернувшись с переднего сидения и кивая на Милу. - Это жена моего внука Андрея.

Кирсанов критически оглядел сжавшуюся в комочек Милу, похожую на испуганную птичку, и недоверчиво произнёс:

Однако Рубен Николаевич Симонов, прослушав Милу, сказал, что не только в знак дружбы, но и с искренней охотой и уверенностью рекомендует её ректору училища, Борису Захаве, и уверен, что тот её возьмёт. Так и вышло. Мила окончила театральное училище, и её взяли в Театр Юного Зрителя. Там она прошла путь от первых, бессловесных, ролей до роли Наташи Ростовой и королевы из спектакля «Рюи Блаз». Играла всегда удивительно искренно. Юные зрители принимали её за свою сверстницу. Она могла бы ещё много играть, но когда в 1986 году главным режиссёром ТЮЗА стала Генриетта Яновская и театр полностью изменил профиль и репертуар, Миле Тоом не нашлось там места. От ТЮЗа, то есть Театра юного зрителя, осталось одно название, он стал театром для взрослых. Мила оказалась отодвинутой на задний план. Помучившись, она ушла из театра.

Милочка осталась другом семьи Антокольских, даже когда рассталась с Андреем и стала женой талантливого театрального художника Алика Саядянца. Она и Алика подружила с семьёй, и с Андреем много лет сохраняла дружеские отношения. Она умела отвечать добром на сделанное ей добро. Никогда ни о ком плохо не говорила. Это была её жизненная позиция.

Тогда, в шестидесятых, достатком, уютом, ухоженностью веяло от дома Антокольских, от старинной мебели, редких гравюр, книг... Накрывался резной дубовый стол в гостиной, или располагались на просторной террасе. Зоя Константиновна умела принять гостей.

Она до старости сохраняла угловатую, изящную фигурку девочки. У неё было обаятельно-клоунское большеротое лицо, прямые золотистые волосы крылом падали ей на щеку. Оставив службу в театре, она увлеклась садом, огородом, а в последнее десятилетие своей жизни - деревянной скульптурой. В переплетении корней, в сухом сучковатом обломке, её артистическая фантазия видела то голову мифической Горгоны, то сказочного лесного зверя.

Павлик позднее напишет:

Босиком, в истрёпанном платье,

В прелых листьях, в ненастной мгле

Ты отыскивала распятье

Или ведьму на помеле…

Появлялись в доме фигуры,

Как исчадья лесной весны.

Из древесной корявой шкуры

Ты выпрастывала их сны…

Она любила работать в саду перед домом. У неё были грубые, натруженные кисти рук, которые не вязались с миниатюрностью её облика, но придавали ему обаяние естественности. Ей помогал Владимир Михайлович, медлительный симпатичный старик, их бывший шофёр, а теперь «мужик в доме» и друг семьи. Он вооружался молотком и гвоздями и соединял части фигур в одно целое. Это у него называлось «вбивать в чертей гвозди». Когда гвозди в чертей были вбиты, созывались друзья - смотреть новое произведение искусства. Приходил Семён Кирсанов, сбитостью, энергичностью, малым ростом напоминавший внешне самого Павлика; приходил Нагибин со своей тогдашней женой Беллой Ахмадулиной, Матусовскиес дочками.

Павлик! Павличек! - звала Зоя.

Антокольский Павел Григорьевич (1896 - 1978), поэт, переводчик. Родился 19 июня (1 июля н.с.) в Петербурге в семье адвоката. Главным увлечением детства было рисование акварелью и цветными карандашами. В 1904 семья переехала в Москву, где в скором времени будущий поэт поступил в частную гимназию. В старших классах началось его увлечение поэзией, театром, декламацией. Он вел к тому же рукописный журнал. Окончив гимназию в 1914, через год он поступил на юридический факультет Московского университета, но ему не суждено было стать юристом. Его судьбу решили занятия в Студенческой драматической студии, которой руководил Е. Вахтангов. Он стал актером, затем - до середины 1930-х - режиссером в Театре им. Е. Вахтангова.

С началом революции служил в жилотделе Моссовета ради сохранения Студии, которая скоро превратилась в Театр Народа у Каменного моста. В 1918 странствовал с бригадой актеров по фронтовым дорогам Западного фронта, затем служил в разных московских театрах.

В 1920 стал посещать "Кафе поэтов" на Тверской, где встретился с В. Брюсовым, которому понравились стихи Антокольского, и он напечатал их в альманахе "Художественное слово" (1921). Первая книга "Стихотворения" была издана в 1922. На протяжении 1920 - 30 опубликовал несколько поэтических сборников: "3апад"(1926), "Действующие лица" (1932), "Большие расстояния" (1936), "Пушкинский год" (1938) и др. В годы Отечественной войны Антокольский был корреспондентом фронтовых газет, руководил труппой фронтового театра. В 1943 была создана поэма "Сын", посвященная памяти сына, погибшего на фронте.

Творчество П. Антокольского наиболее полно представлено в книгах: "Мастерская" (1958), "Высокое напряжение" (1962), "Четвертое измерение" (1964), "Время" (1973), "Конец века" (1977) и др.

Антокольскому принадлежит несколько книг статей и воспоминаний: "Поэты и время" (1957), "Пути поэтов" (1965), "Сказки времени" (1971).

Антокольский известен и как прекрасный переводчик французской поэзии, а также поэтов Грузии, Азербайджана, Армении и др.

Прожил долгую жизнь, П. Антокольский скончался в 1978 в Москве.